Жизнь в трех эпохах
Шрифт:
Так прошел месяц, и я вспомнил о медкомиссии, пошел наконец в поликлинику. Мне дали карточку, с которой я должен был обходить всех врачей, при этом предъявляя каждому из них свой паспорт — видимо, для предотвращения какого-либо обмана. И тут началась трагикомическая эпопея, в истинность которой, боюсь, читателю даже трудно будет поверить, но это чистая правда: я уже прошел нескольких врачей, и вдруг в глазном кабинете при проверке оказывается, что одним глазом я разбираю только три верхние строчки, и врач говорит: «Что с глазом было?» — «С каким глазом?» — «Что, сам не знаешь, с каким? С левым».
С детства у меня было превосходное зрение, но вероятно, за годы работы под землей, в колодце, куда просачивались какие-то газы, и образовалась близорукость левого глаза. Я этого даже не замечал ввиду
Но я не долго унывал. То же самое упрямство (или вера в свою звезду?), которое четырьмя годами раньше побудило меня изучать английский, чтобы попасть в спецшколу, проявилось во мне и на этот раз. Судьба играет со мной злую шутку? — так я опять обману судьбу, я не сдамся. И я пошел к одному из моих школьных товарищей, Сергею, все ему рассказал и изложил свой план: мы переклеиваем на мой паспорт его фотокарточку, подрисовав при этом ту часть круглой печати, которая должна быть на фото, и он с тем же моим направлением идет по всем кабинетам поликлиники как будто в первый раз.
Он согласился. Мы сделали осе так, как я задумал. Сергей идет в один кабинет за другим — все нормально. Вот он входит в кабинет окулиста, я стою за дверью, прислушиваюсь. Пауза. Вдруг я слышу голос врача: «Мирский?» Опять пауза, и потом я слышу: «А ну вон отсюда, пока я милицию не позвала!» Мы засыпались. Врач запомнила мою фамилию, — посмотрела картотеку — и все ясно. Сергей выскакивает из кабинета красный как рак, с бесполезной карточкой в руке, я говорю ему: «Я все слышал. Уматываем».
Что же теперь делать? В Москве только одна медкомиссия для шоферов, только в этой поликлинике, и врач, конечно, уже не забудет мою фамилию. А время идет: пока мы готовили нашу «операцию», прошло еще недели две. Мать, которой я теперь уже все рассказал, в ужасе: «Выходит, ты уже прогулял полтора месяца? Ведь придется возвращаться в «Теплосеть», с какими глазами? Ты подвел начальство, ведь они скоро получат машину, а водителя нет. Да тебя в тюрьму посадят за такой прогул. Иди скорей прямо к самому директору, скажи, что ты по своей беспечности так долго не ходил в поликлинику за справкой, умоляй его, он тебя простит». Да, она права, делать нечего, может быть, директор простит, я вернусь в четвертый район «Теплосети» на шоссе Энтузиастов, надену свой старый комбинезон, возьму в руки крючок и газовые клещи. А как рабочие встретят меня? То-то будет насмешек…
Удар по самолюбию, удар по всем мечтам! Я не сплю несколько ночей — и в конце концов решаю: нет, все равно не сдамся! Лихорадочно думаю: а что если достать таблицу с буквами, выучить все наизусть, пойти опять к врачу и сказать, что я занимался по особой системе и зрение улучшилось? Но нет, я же не смогу разглядеть, в какой ряд она будет тыкать указкой…
Идет день за днем. Жду неизвестно чего, надеюсь неизвестно на что. Уже начинаются практические занятия, я сажусь за руль учебного грузовика, веду его, рядом сидит инструктор. Получается! Не очень, конечно, но получается. Какое счастье — управлять автомобилем! А на сердце кошки скребут — к чему все это? Все равно без справки не допустят до экзамена. Секретарь уже спрашивает насчет справки, я как-то отбрехиваюсь, что-то придумываю. Может, подкупить ее — но откуда взять деньги, да и не умею я давать взятки. Выхода нет. Трехмесячные курсы заканчиваются, за такой прогул теперь меня уже точно посадят в тюрьму. Да, выхода нет.
Но выход нашелся! Я узнаю, что медкомиссию перевели в другую поликлинику, где-то около Разгуляя, и там другой персонал, врач не будет знать мою фамилию, всю операцию с переклеиванием паспорта можно повторить. Я так и делаю, но на этот раз
Вот тут уж остается только руки опустить. Ну не судьба — и все! Выбрать из всех друзей глуховатого!
И опять время идет, надежды тают. Из гаража «Теплосети» уже приходят, говорят: «Машина пришла, новая «полуторка», давай быстрей». Приближается день экзамена на получение прав. Я пропал; вместо «полуторки» меня ждет тюремная камера. Мать чуть не сходит с ума.
И вот тогда, в полном отчаянии, я решаюсь на третью и — уже ясно — последнюю попытку. Я обращаюсь к соседу по коммуналке, парню на три года старше меня, фронтовику, раненному под Сталинградом. Он уже учится в горном институте, но боится, что на сессии не сдаст английский, совсем нет способностей к языку. Я обещаю сдать за него экзамен по английскому в обмен на прохождение медкомиссии. В третий раз клеится чужая фотография на мой паспорт, идем в поликлинику на Разгуляе. А вдруг и здесь врач запомнил мою фамилию? Нет, не запомнил. Сосед проходит все кабинеты, и вот она у меня на руках — справка. «Годен к управлению автомашиной». Удалось, я победил, мое упорство вознаграждено. Я вручаю секретарю справку, сдаю экзамен, получаю водительские права — и с торжеством, с огромным, невероятным чувством облегчения залезаю в кабину полуторатонного грузовика «ГАЗ-2А». Я — шофер. Началась новая жизнь.
Я думаю иногда: а что было бы, если бы я дрогнул, покорился судьбе — ведь обстоятельства были так явно против меня… Вся жизнь сложилась бы, вероятно, по-другому. Даже если бы я не попал в тюрьму за прогул, а просто возобновил бы свою работу слесаря-обходчика, а потом уволился бы (война кончилась, и вскоре было разрешено уходить с работы по своему желанию) и пошел учиться — все равно, той цепочки событий, которая стала развертываться в последующие десятилетия, уже не было бы, а была, бы какая-то иная. Поступил бы я в какой-то другой институт, и в другом году, и в иное место попал бы потом на работу, и не встретил бы именно тех людей, которые впоследствии стали мне близкими… Но ведь это — только часть более общей, обширнейшей проблемы: в какой мере человек сам создает свою жизнь, свою судьбу? Написано ли у него на роду, что вот именно так, а не иначе сложится его жизнь, или же он творит ее собственными усилиями, и все зависит от того, сделает ли он тот или иной шаг или нет, совершит ли роковую ошибку или вовремя остановится, не дойдя до той черты, за которой все пойдет под откос?
В древности знаменитый иудейский религиозный вождь и мудрец, раввин Акиба, сказал: «Все предопределено, но выбор есть». Как это понимать? Здесь кроется некое противоречие. На первый взгляд ясно: где-то на небесах начертано, что жизнь человека сложится вот так, и в какой-то момент он неизбежно сделает выбор, который изменит — к лучшему или худшему — всю его судьбу, но сам он этого знать не может, у него есть свобода выбора, и он взвешивает, прикидывает: выбрать эту профессию или ту, эмигрировать из своей страны или нет, согласиться занять такой-то пост или отказаться, вступить в эту партию или же в другую, пойти воевать за красных против белых или остаться дома, жениться на этой женщине или не торопиться — и так далее… Но ведь если «все предопределено», то выбора-то настоящего нет; человек только думает, что он сам что-то выбрал и по собственной воле совершил поступок, взвесив все «за» и «против», а на самом деле его натура, его характер, весь склад его личности, если угодно — определенная комбинация его генов вкупе с уже приобретенным им опытом — все это неизбежно толкает его к тому или иному решению, обуславливает необходимость данного поступка именно для данного индивида. И если он бы поступил иначе, а не так, как это и совершилось в реальности, — значит, именно это «иное» поведение и было ему предопределено. Тут выхода нет.