Жизнь в зеленом цвете - 7
Шрифт:
Гарри бежал по лабиринту, и рубашка, выбившаяся из-за пояса джинсов, трепетала позади, как флаг; Гарри неловко свернул, ударился плечом о стену и остановился перевести дух. Поднял руку, чтобы отереть манжетой рубашки пот со лба, и застыл, не решаясь - на нём была рубашка Блейза.
– Что всё это значит?
– Гарри вжался лопатками в колючую стену.
– Фред! Джордж!..
Языки пламени перед ним затанцевали, вырастая, и стали сфинксом, когда-то загадавшим Гарри глупую стихотворную загадку про паука. Отчего-то Гарри был уверен, что это именно
– У Вас для меня загадка?
– нетерпеливо спросил Гарри.
– Если я её разгадаю, то доберусь до Фреда и Джорджа, да?
– Да, у меня есть для тебя загадка, - сфинкс скрестил лапы на груди - или вернее было бы сказать «скрестила», потому что и лицо у него было женское.
– Если ты не отгадаешь её, я тебя съем - так полагается.
– А если отгадаю?
– уточнил Гарри на всякий случай.
– То я всё равно тебя съем, и ты признаешь, что заслужил это, - улыбнулась сфинкс.
– Потому что я спрошу тебя, Гарри: кто виноват в том, что близнецы погибли?
Гарри вздрогнул и закричал; языки пламени взметнулись высоко, закрывая сфинкса, но львиная лапа протянулась к нему сквозь пламя и цепко ухватила за плечо, до основания вонзая длинные острые когти.
– Жар не сбивается!
– Давайте ему ещё зелья, чёрт побери!
– Он не пьёт, он всё выкашливает! Может, тут ещё и простуда?
– Он просто жить не хочет, глупая Вы женщина…
– Пропущу мимо ушей Ваши оскорбительные комментарии. Давайте попробуем влить в него хоть немного…
– Простите, но… может, маггловским способом? Внутривенно?
– Когда он то и дело бьётся в таких судорогах? Вы намекаете на Петрификус, мисс Грейнджер? Лучше пойдите как-нибудь успокойте эту толпу, он же эмпат, ему только хуже оттого, что они с ума сходят.
– Хорошо, профессор…
– Он опять выкашливает всё! И температура, кажется, снова поднялась…
– О, Мерлин…
Это была уже другая часть лабиринта; здесь всё так же горел огонь под ногами, но сфинкса уже не было рядом, только рана на плече неприятно ныла и потихоньку кровоточила. Гарри прислонился лбом к кустам, пытаясь отдышаться; ветки царапали кожу.
«Надо идти, - попытался он уговорить себя.
– Я должен выйти отсюда, из этого долбаного лабиринта, и тогда наверняка найду близнецов. Я попрошу у них прощения, и буду просить его до Рагнарёка и долго-долго после».
Теперь он шёл медленно, пытаясь прислушаться - за пределами лабиринта ведь должно что-то быть, и если идти так, чтобы приближаться к источнику шума, то можно ведь в конце концов выйти отсюда… но в лабиринте было тихо, как в могиле. Так тихо не было даже на самом деле, когда магия лабиринта отрезала его, измученного, от гомонящих трибун.
Он блуждал по лабиринту целую вечность; но там было пусто, как должно было быть в его персональном аду. «Я заслужил себе ад, - Гарри сполз спиной по стене веток и листьев, разрывая рубашку сзади в клочья,
– Я заслужил в миллионы раз худшего, самоуверенный кретин, безалаберный идиот…» Всё, что привело близнецов к гибели - всё это была цепочка его собственных ошибок. Сначала он принял от Дамблдора этот портключ и рассказал о нём Рону, дубина стоеросовая; потом влез в тонкую вязь чар и, естественно, испортил их; а потом оставил опасную вещь болтаться у себя на шее, как украшение - нашёл время украшаться, тупица! А потом позволил Рону взять портключ и никак, ничем не сумел помешать, потому что - снова собственная ошибка - слишком рано превратился в воздухе в человека и не рассчитал падения, брякнувшись лбом прямо на изгородь.
А ещё он убил Дамблдора своими руками, и судьба, с которой хитроумный директор наверняка съел на пару не один мешок лимонных долек, отплатила ему жестоко за то, что манипулировал Малфоем, за то, что предал всех тех, кто в тот вечер сражался с Пожирателями, за то, что поил Дамблдора вольдемортовским охранным зельем, за то, что Аваду, выбросившую худое старческое тело за бортик Астрономической башни, не столько произнёс Драко Малфой, сколько он сам - Мальчик-Который-Выжил-Чтобы-Не-Учиться-Ни-На-Чьих-Ошибках.
Точно так же, как сегодня, Гарри чуть меньше года назад стоял на коленях у тела человека, которого убил своими руками, и не испытывал ничего, кроме удовлетворения от выигранной партии. Должно быть, теперь качнувшиеся вселенские весы восстановили равновесие, потому что Гарри ненавидел себя в этот момент так страстно, так неистово, так искренне, так сильно и пылко, как до этого умел только любить - да и то не себя, а близнецов.
Послышался чей-то крик; Гарри узнал голос - это была Флёр Делакур.
Так это что, по-настоящему? Но ведь земля не горела под ногами, тогда ещё не горела... а может, раньше он просто не замечал этого?
Он вскочил и помчался прочь от крика; всё это уже было один раз - и этого раза достаточно! Подальше от этого, выход, где здесь выход?..
Он бежал из всех сил, и воздух словно сопротивлялся ему, став упругим, почти как желе. Но Гарри миновал несколько поворотов и наткнулся на небольшой тупик, где увидел себя - четырнадцатилетнего - и Седрика. Живого Седрика, утешавшего глупого маленького Гарри, рыдавшего над своей бестолковой любовью, растоптанной в тот день, как окурок сигареты.
Гарри потянулся было к этим двоим - утешить одного, обнять другого; но не решился.
«Я не заслуживаю Седрика. Я не заслуживаю даже того, чтобы думать о нём. Для такой самодовольной мрази, как я, в человеческих языках никто ещё даже слова не придумал - всем было противно».
Языки пламени взметнулись, жаркие, почти опаляющие, завивающие кончики отросших волос Гарри в крохотные спирали; Гарри-четырнадцатилетний и обнимающий его Седрик исчезли в огне, не заметив этого.
Гарри ждал, пока огонь снова поглотит и его, но пламя утихло, оставив после себя выжженную проплешину в тёмной траве.