Жизнь - явление полосатое

Сац Наталия Ильинична

– За цветами тут двое на такси приехали, все забрали и увезли. А я почем знал, ваши они или чьи…

Очередной обрыв провода… Широка страна моя родная В Гастрольном театре я работала недолго. Но слова любимой песни «Широка страна моя родная…» все время звучали в сердце. Может быть, если бы какое-то время мое жизненное пространство не было предельно ограниченно, я бы не испытала прежде неведомой мне радости познавать далекие города, поражаться росту новостроек. А мы со спектаклями нашего театра летали по стране, как птицы. Березники, Глазово, Сталинири, Запорожье, Лобна… Особенно ярко помню небольшие, только что выросшие домики, в большинстве своем двухэтажные, городка Мингечаура. Прежде даже не знала, что существует такой… Но не хочу кривить душой. Постоянные переезды оказались моему и без того изношенному сердцу не под силу. Потом опять Москва, где уже засела накрепко; замена в графе «амнистия» словами «полностью реабилитирована», прикрепление, пока за заслуги полностью реабилитированного мужа, к хорошей больнице и… по-прежнему неотвязная мысль: если еще в Центральном детском театре на работе не восстановлена, значит, я еще не Наталия Сац. Все равно в мыслях с этим театром скреплена неотвязно. Центральный детский театр жил во мне, как невытащенная пуля. И вдруг неожиданная модуляция. Я же опять здорова. Должна напомнить всем о том театре, который меня заставили покинуть 21 августа 1937 года. Пора вернуться туда хотя бы мысленно. Ведь сейчас я чувствую попытки даже вычеркнуть историю рождения этого театра. Значит… надо писать книгу о любимом театре, восстановить его создание и строительство для сотен тысяч людей, которым сейчас пытаются навязать лживую информацию. Якобы он был создан только после того, как бывший помощник Берии в Тбилиси К.Я.Шах-Азизов был направлен в Москву, хотя в действительности первый в мире театр для детей начал создаваться уже в 1918 году. Нет. Теперь уже клеймо бывшей арестантки не сможет помешать мне в моей задумке. Только кто издаст мою книгу? Помню,

позвонила в издательство «Искусство» робко. Повезло. Вместо голоса секретаря услышала низкий голос, как потом выяснилось, директора издательства А.В. Караганова.

– Простите, вы меня не знаете, это говорит Наталия Сац.

– Я вас знаю, здравствуйте, Наталия Ильинична.

– Спасибо, что вы меня знаете. Понимаете, мне бы очень хотелось написать книгу о детском театре, но вот захотите ли вы ее издать?

– Захотим. Заходите завтра от десяти до часу прямо ко мне для подписания договора. Будьте здоровы.

Да, это был луч солнца, который ворвался в мою жизнь. Над книгой этой я работала около двух лет. Ее название «Дети приходят в театр» мне помог придумать критик Иосиф Ильич Юзовский. Писала ее с утра до позднего вечера, иногда работала и ночью. Так или иначе, мое самое дорогое зазвучало в книжке, к которой поразительно тепло относились не только руководители и редакторы, но и наборщики. Моя книга «Дети приходят в театр» вышла в издательстве «Искусство» в 1961 году. Много хороших писем я получила от ее читателей, много добрых слов прочла о ней в рецензиях на страницах газет и журналов, она переведена на несколько иностранных языков, в том числе на японский. Еще работая в Гастрольном театре, я закончила театроведческий факультет в Государственном институте театрального искусства имени А.В. Луначарского. Получила диплом с отличием. Теперь в анкетах в графе «образование» могла спокойно писать «высшее». Но решила еще сдать кандидатский минимум, написать диссертацию на соискание ученой степени кандидата искусствоведения. Осуществила и эту свою задумку. Возникла мысль вступить в Союз советских писателей. За плечами было не меньше двухсот статей по художественному воспитанию, киносценарии, пьесы, книги, сейчас хорошо говорили о последней из них – «Дети приходят в театр». Те, кто считал себя моими друзьями из числа детских писателей, усиленно отговаривали меня: «Предстоит совсем не легкая процедура. Зачем вам травмировать себя еще и этими заботами?» Но, начав что-либо, я не умею останавливаться на полдороге. Заявление подала. В члены Союза советских писателей была принята единогласно. Членский билет мне вручал известный поэт Степан Щипачев, тогдашний председатель Московской писательской организации. Очень теплые и приветливые слова сказал он мне при этом. Живое ощущение творческой связи с москвичами крепло. Но пусть у читателя не создастся впечатления, что многие месяцы я занималась только научно-писательской деятельностью. Не сидячий я человек. Привычка, что называется, служить, вернее, работать по своей главной специальности – режиссера, вкоренилась в меня с юных лет. И сейчас я ждала назначения на новую работу, по-прежнему хотела заниматься своим делом – поближе к детям. Тут случилось неожиданное. Помню, как в высокой организации мне предложили– пенсию. Большую пенсию, как жене, вернее, вдове полностью реабилитированного члена правительства. Возможность ежемесячно получать деньги, не работая, как-то не укладывалась в сознании. Но такая забота, высокая справедливость радовали. Я вышла из правительственного учреждения в Кремле в лучшем настроении, обещав завтра написать заявление с приложением кое-каких документов. Была ранняя осень. Александровский сад улыбался мне желто-красной листвой. Вдруг кто-то меня окликнул. Небольшого роста, всегда чему-то улыбающийся доктор Карпенко. Встречалась с ним в периоды депрессии, когда были особенно острые спазмы сосудов головного мозга. Его оптимизм помогал значительно больше, чем лекарства. С радостью поделилась с ним своей новостью, но вдруг увидела, как его рот презрительно наморщился.

– Что с вами, доктор? Он почти крикнул мне в ответ:

– Вы и пенсия – понятия несовместимые. Куда вы денете ваше творчество, энергию, всю себя? У каждого человека есть своя стихия. Откажитесь наотрез. Иначе погибнете.

Тут подошел его автобус, и доктор Карпенко пустился вскачь. Я села на уличную скамейку, посмотрела на золотые листья клена и поняла: он прав. На следующий день от пенсии отказалась. Детский отдел Меня назначили заведующей детским отделом Мосэстрады, организации, по пестроте своей похожей на ту, где я начала свой творческий путь в 1918 году. Он помещался в Третьяковском проезде. Не помню, была ли там вывеска. Вряд ли можно было найти в Москве другое учреждение, которое бы меньше нуждалось в опознавательных знаках: дух эстрады витал над всем проездом, просачивался на соседние улицы, сгущался у дверей. Здесь обсуждались «номера», подыскивались партнеры, рождались и рассыпались бригады, «заделывались» поездки, восходили и меркли эстрадные «звезды»… Вы, конечно, понимаете, что те, о ком с усмешкой вспомнила, обитали за дверями, потому что не были в штате Мосэстрады. Но ощущение суеты, пестроты и разобщенности было и внутри этой организации. Здесь мне предстояло снова начать свой путь к московским детям и их искусству. Детский отдел помещался на первом этаже в большой комнате со множеством канцелярских столов: заведующей (теперь это была я), двух моих помощниц, курьера – словом, весь штат тут же, при мне. Между столами, на подоконниках – везде, где можно, – в свободных мизансценах размещались штатные артисты отдела. Сегодня их много: будет собрание по случаю моего назначения. Беру слово. Готовясь к встрече, наметила много нового, что, как мне казалось, должно зажечь артистов, заинтересовать зрителей. Кукольных театров сейчас четыре – увеличим их число. Постараемся дать выступления мастеров слова в школах. Создадим эстрадные спектакли. Объединим артистов в бригады, разные жанры – единой темой. Летом, когда у детей каникулы, создадим «Веселые фургоны», превратим грузовики в сценическую площадку и прямо «с колес» будем давать веселые представления в пионерских лагерях, а для ребят, которые остались в городе, – на бульварах и в скверах Москвы. По комнате проходит одобрительный, шумок – «идея» понравилась. Но далеко не все принимается таким образом. В ответ на предложение внести в программы лекций-концертов элементы театрализации, чтобы, выступая в школах, техникумах, клубах, шире приобщать детей к серьезной музыке, слышу:

– Театрализованные, нетеатрализованные – никому эти лекции не нужны. Скука. Да и вообще это вы там в ваших театрах привыкли подпирать актера режиссерами да декорациями, а эстрадник с публикой один на один, он сам себе и режиссер и декорация. Можешь «взять» публику за горло – работай, нет – иди в театр, там тебя «подопрут».

Любовь к противопоставлению театра эстраде, плохо скрытое «а мы лучше» для меня не новость. Говорю спокойно:

– А между тем «подпирать» эстраду надо. Подпирать новым репертуаром, заказывать его лучшим авторам и композиторам. Необходимо привлекать молодежь, нельзя считать, что, сделав один номер двадцать лет тому назад, можешь не волноваться и не работать над новым. Это особенно касается детского отдела. Дети сегодня – далеко не те, что во времена, когда мы с вами были детьми. Техника сказочно выросла, и зря некоторые фокусники думают, что их чудеса удивляют ребят, подчас только смешат своей наивностью. Эстраде больше, чем любому другому искусству, необходимо шагать в ногу со временем.

Спасибо старому фокуснику за его реплику: «Вместо подготовленной речи пошел живой разговор». Но какие разные люди окружают меня сейчас! Разговорники, певцы, арфистки, балетные, жонглеры, акробаты… Появляются в детском отделе хорошие детские писатели, известные поэты, свежо и увлеченно начинающие свой творческий путь композиторы. Через несколько месяцев в детском отделе – восемь кукольных спектаклей, десять групп с небольшими разно-жанровыми представлениями. Эстрадники привыкли больше всего полагаться на свою пробивную силу, на свою инициативу. А если им еще и помогают! Их передвижническая работа нередко бывает подвижнической. По первому зову несут свое творчество детям в глухие города и села. Обязанности художественного руководителя детского отдела причудливы, беспокойны, а для меня, типично театрального режиссера, не радостны прежде всего потому, что я все время боюсь: как бы количество не отразилось на качестве. Любите ли вы Новый год, елки, на ветвях которых переливается серебряный и золотой дождь, горят разноцветные огни? Я люблю елку с раннего детства, и сохранила к ней отношение, как к сказочному чуду. После Октябрьской революции понятие «бедные дети» исчезло. Уважение к детской радости заняло достойное место. Но в том году, о котором я пишу, я чуть было не заблудилась в огромном лесу празднично горящих елок. Все московские елки с обязательными Дедами Морозами и Снегурочками обрушились на мои плечи. Да, не было в Москве организации, завода, клуба, Дворца пионеров, большого домоуправления, не было подмосковного колхоза, где бы ни устраивали для детей праздничной елки. Кремль. Дом Союзов. Самые огромные здания отданы для зимних детских праздников. У меня голова идет кругом. Мечусь как угорелая среди поэтов, композиторов. Меня стали называть «генеральная Снегурочка СССР». Лестно, но не правдоподобно. С растрепанными волосами и блуждающими глазами я, вероятно, скорее напоминала ведьму. Впрочем, мысль о детской радости делает и эту работу небезынтересной. Помню, в детстве считала, что Снегурочки должны быть скромные, нежные, но сейчас заметила, что ребятам ближе Снегурочки «с огоньком», пусть даже озорные, но не кукольные. Я помню, как пришлось снять с этой роли некую Мариночку, вполне благовоспитанную красотку: она одинаково хорошо говорила, пела и играла на рояле, но ребята не почувствовали ее тепла и поэтому не поверили, что она «всамделишная». Возник у меня интересный образ Снегурочки для известной дрессировщицы Маргариты Назаровой, которая должна была появляться на шее у дрессированного медведя в сопровождении лесных хищников, которые беспрекословно слушались ее. Все это удивляет Деда Мороза: он «отстал от современности» и не понимает, что Снегурочка сегодня – иная, чем вчера. Как-то я пришла в Центральный детский театр. Просто как зритель, по билету. В раздевалку

вошла с опозданием, быстро сняла шубу, шапку, калоши не глядя протянула гардеробщице, но она всплеснула руками:

– Неужто… Наталия Ильинична?

Подбежали еще три гардеробщицы из стареньких, тех, кто работал в этом театре со мной двадцать – двадцать пять лет назад. Я не хотела «раскисать», кроме того, опаздывала, но и поднимаясь в зрительный зал по лестнице, слышала их голоса, особенно один:

– Ведь я же Паня. Не признали? Паня я. В антракте подошла к оркестру, меня удивило его жидкое звучание.

– Сколько у вас теперь музыкантов? Кто дирижер? – спросила я у отдыхавшего около своего пульта молодого альтиста.

– Четырнадцать, – ответил он мрачно, – говорят, при

Сац тридцать два было, а сейчас тут до оркестра дела никому нет. Когда уходила домой, оказалось, гардеробщицы поделили «честь» моего одевания. По одной калоше держали две гардеробщицы, шапку – третья, а Паня, надев на меня шубу, чмокнула в щеку. Что-то доброе друг к другу после дружной совместной работы у людей остается, но… сколько хорошего в самом нашем деле пропадает! Какой чудесный был у нас оркестр, сколько внимания мы уделяли музыке в спектаклях Центрального детского театра! Многие его спектакли критики-музыковеды называли «насквозь музыкальными», творческая дружба с талантливыми композиторами была «закадычной», на сцене нашего театра постоянно звучала и симфоническая музыка. Может ли человек большой культуры, гуманист вырасти таким, каким мы хотим его видеть, не зная языка музыки, великих музыкальных произведений, когда эти струны в его сердце не затронуты? Как угрожающе поползла из радиоприемников, с эстрады, да даже со сцен театров музыка щекочуще-развлекательная, с будоражащими ритмами, как мало молодежи посещает концерты настоящей, серьезной музыки! Наш отдел может, должен увлечь детей музыкой, заронить любовь, интерес к ней с ранних лет. У нас появляются певцы-солисты, хорошие дуэты. Мы устраиваем встречи детей с ведущими музыкантами Москвы, одаренными учащимися музыкальных училищ и студентами консерватории. У нас в штате две арфистки, скрипачи, ряд интересных инструменталистов, знакомящих ребят с народной музыкой, но не так-то просто «воспитать воспитателей». Заведующие многими клубами ждут от эстрады только развлекательности и, проглядывая предложенную им смешанную программу, упрямо просят «освободить» их юных слушателей от самой лучшей инструментальной музыки, ссылаясь на то, что «детям их клуба по сердцу только фокусники, жонглеры и дрессированные собачки, если уж не можете показать им живую обезьяну». Да нет, мы не снобы и не против того, чтобы поощрялась любовь детей к животным. Но музыку – не уступлю! В детском отделе помогла мне та разношерстная работа, которую вынесла на своих плечах и в первые после Октябрьской революции годы, и в лагерях, и в Саратове. Но по-настоящему увлечь меня она не могла. Количественное не давало дозреть качественному… В детском отделе удавалось организовывать симфонические концерты, выступления выдающихся инструменталистов и певцов. Сумела привлечь таких музыкантов, как М. Ростропович, Л. Коган, Д. Кабалевский, И. Безродный, Г. Гинзбург, которые выступали в концертном зале Дома Союзов систематически. Объединила и лучших своих артистов с оркестром на сцене Театра эстрады. Зрела идея, в которую верила все больше и больше. Нужен детский музыкальный театр! Он сможет по-настоящему заинтересовать ребят музыкой, научить их с малых лет любить ее. Все чаще приглашают выступать на радио. Завела интересную дружбу с юными музыкантами, особенно учениками талантливого педагога А. Артоболевской в Центральной музыкальной школе. Снова путешествие… но уже по ЦМШ. Молодые дарования! Готовлю к печати вторую (после возвращения) книгу по заказу Детгиза о музыке и музыкантах – «Всегда с тобой». Еду с туристической группой в Румынию: надо, чтобы то, что делаешь для детей, было современно, а для этого – шире видеть мир искусства сегодня. Музыковед Владимир Зак как-то мне сказал: «Ваша жизнь, Наталия Ильинична, всегда была полифоничной». Но главная тема моей жизни – нести большое искусство театра «насквозь музыкального» – маленьким; как и с первых дней моей режиссерской работы, обогащать детей музыкальными образами; не забывать слова П.И.Чайковского, что именно опера помогает композитору сделать музыку подлинно массовым искусством. Сейчас, как никогда, нужен театр оперы для детей и юношества. Эта тема становится для меня главной. В недрах детского отдела возникают абонементы детской филармонии. По нашему заказу создаются новые произведения для детей; Игорь Морозов вместе со мной – либреттистом написал симфоническую сказку «Айболит и его друзья»… Симфонические концерты вновь спутники ребят. И вот снова – огромный Колонный зал с хрустальными люстрами, две тысячи детей, симфонический оркестр и я на сцене… «Необыкновенное ощущение! Ни на момент не покидает впечатление, будто художественные образы рождаются сейчас, сию минуту, силой импровизации, – писал Иннокентий Попов. – …Наталия Сац удивительно точно чувствовала характер возникающих и развивающихся музыкальных образов. Быть может, в самом деле известную роль сыграло то обстоятельство, что в свое время она «стояла у колыбели» произведения, подала Прокофьеву мысль написать «Петю и волка»? 45 и 60 В работе и не заметишь, как тебе стукнет шестьдесят лет. Праздновать не хочется. Некогда, да и я еще – не совсем я. Кто-то прочтет адрес, эстрадники преподнесут цветы… ни к чему все эта Но «машина» закрутилась. Любители юбилеев и добрые друзья «варганят» что-то в Центральном Доме работников искусств. День начался неожиданно. В пионерской зорьке по радио рано утром обо мне сказали добрые слова Дмитрий Кабалевский и Владимир Фере. Я хотела, прослушав это, снова залезть под одеяло, но в дверь позвонили. Это был помощник Анастаса Ивановича Микояна с большой коробкой, письмом в папке и роскошными розовыми и красными гвоздиками (любимыми цветами И.Я. Вейцера и моими). Я прочла письмо Анастаса Ивановича с трепетом. В тридцатые годы он был тесно связан по работе с моим мужем и очень уважал его. Помню, мы вернулись с мужем из загса, устроили торжественный ужин, и Анастас Иванович был тамадой на нашем празднике. В своем письме А.И. Микоян вспоминал о моем муже, «верном сыне партии, вдохновенном строителе новой жизни», говорил о моей любви к театру для детей, радовался, что я снова в Москве, поздравлял с шестидесятилетием. Вы представляете себе, как дорого было мне его внимание теперь, через много лет? Да, много было волнующего и удивительного в этот день. Телеграмма Отто Клемперера из Швейцарии! Телеграммы из многих, многих детских театров – даже из города, где я родилась, – из Иркутска. Посылочка из Чехословакии от Милы Меллановой и известного театрального критика Йозефа Трегера; вырезки из чешских газет, где тоже знали о моем шестидесятилетии. На вечере эстрадники изрядно заполнили зал и сцену. Лина Ивановна Прокофьева с двумя внуками (оба названы Сережами – в честь их великого деда, Сергея Сергеевича Прокофьева), академик Георгий Иванович Петров и еще несколько драгоценных мне людей еле пробились через толпу акробатов и деятелей оригинального жанра. Пришли на мой праздник писатели Сергей Михалков, Лев Кассиль и многие еще, почти все московские композиторы во главе с Д. Кабалевским, сотрудники студии грамзаписи, где уже вышло несколько моих пластинок. Михаил Гаркави и еще сорок девять Дедов Морозов очень насмешили обращенной ко мне кантатой. Начиналась она словами: «Кормилица народная…» Поздравляли меня заводы, на которых помогала детской работе, театры, школы, сами дети! Дышать в зале было нечем – народу в два раза больше, чем мест. В официальном сообщении «45 лет работы в Детском театре и 60 лет со дня рождения» режиссер Эмиль Мэй предлагал переставить цифры: пусть будет «45 лет со дня рождения и 60 лет работы». Юбилей был горячий, озорной… разный, как моя жизнь. Читательницы любят «страницы личной жизни», читатели – юмор. Я – и то и другое. Новеллы вскакивали в мою жизнь сами. За каждодневными делами и хлопотами мне некогда было думать о личной жизни, да и поздно. Впрочем, однажды появилась возможность «личной жизни». Посмеемся? В этот день мне стукнул шестьдесят один год. После работы решили покататься «там, где зелень», на такси. Села рядом с водителем, дочь с мужем и младший сын – позади. Замелькали дома и деревья, встали перед глазами картины прошлого… День рождения всегда какой-то итог. Моего Зари уже давно нет, но сколько эпизодов и смешных и грустных встают перед глазами сегодня. Я говорила много, ободряемая всплесками понимания и смеха моих детей, понимания, которое ощущала в покачивании и поворотах головы самого непосредственного и объективного слушателя – водителя машины. Мы въехали во двор нашего большого дома на Фрунзенской часов в девять вечера. Было уже темно. Дети с шумом высадились из машины и пошли к парадному, где уже ждали меня и другие гости. Я осталась рядом с шофером, открыла сумку и среди лекарств, ключей, документов и косметики стала искать пятирублевую бумажку. Это было нелегко – лампочка в машине не горела. Беспорядок в сумке отчаянный, пятирублевая бумажка до завтрашней зарплаты единственная. Неожиданно над моим ухом раздался тихий голос водителя:

– Простите, гражданка, как я из разговора понял, вы вдовствуете?

– Да, – ответила я как-то механически, продолжая искать деньги.

– Не сочтите меня за нахального, но я тоже в прошлом году овдовел. На Клязьме двухэтажный домик имею, сад фруктовый, огород… Если бы вы мне надежду подали…

Я уже нашла деньги, подняла глаза, увидела смущенное лицо и блестящие серые глаза славного простого человека. Он говорил искренне, хотя все это было и неожиданно и смешно.

– Большое вам спасибо, – ответила я, стараясь быть серьезной, – но в следующий раз делайте предложение днем. Я ведь уже старая. Это в темноте вам не видно.

Он оборвал меня решительно:

– Это, простите, не имеет значения. Я так понимаю – самое страшное в семейной жизни – скука. А с такой, как вы, не соскучишься.

Он сказал это горячо, убежденно, но мне было неловко: дети и гости ждали у дверей. Я попросила шофера получить четыре рубля, но сдачу он обернул в листочек бумаги и сказал, стараясь встретиться со мной глазами:

– А я все-таки буду крепко надеяться: адресок вам свой записал. Хоть несколько слов черкните, очень мне ваши речи глубоко запали.

Я неловко улыбнулась, поблагодарила и засеменила к дверям дома. На следующее утро младший сын Илья, как всегда, потребовал денег, как он утверждал, на новые учебники. Я старалась сдержать его напор кротостью:

– Дорогой, твои речи сегодня бесполезны. У меня есть ровно один рубль, и я могу поделить его с тобой только пополам.