Жизнь за ангела

Соловьёва Наталья

 Осенью 42-го года с задания не вернулись еще трое наших товарищей, они погибли нарвавшись на мины. Среди них были Ганс Шварц, Петер Райхнер и заместитель командира взвода - лейтенант Карл Лейбниц. Меня вызвали в штаб к командиру разведподразделения и назначили заместителем командира взвода, присвоив звание лейтенанта. Не сказать, что я сильно был этому рад, но делать было нечего.

 Развлечений конечно на войне было мало. Однажды вечером мы отправились в сельский клуб или бывший дом культуры, в небольшом городке, где располагался наш гарнизон. Там устроили бар, трактир и рядом нечто вроде борделя, куда собрали женщин и молоденьких девушек, которые должны были обслуживать немецких офицеров. Простым же солдатам вход туда был запрещен.

 За столиками сидело много народу, они пили, гуляли, веселились, играла музыка. Две девицы легкого поведения сидели на коленях у пьяных немецких офицеров и о чем-то оживленно болтали.

До нас доносились обрывки разговора.

 - Майне кляйне. Ту есть все русский девушка, такой красивый?! – говорил лейтенант на ужасном ломанном русском.

 - О да, хэр официр!

 - Я не могу, вы сводить меня с ума, я терять свой голова, это не прафильно! – рука его скользит по женским, бедрам и округлым коленкам.

 - О, хэр официр, не так быстро! Вы слишком торопитесь, – отвечала ему девушка.

 - Я давно так не расслаблялся. Черт, русские девушки действительно очень красивые, но чувствую, нам сегодня точно не обломится из-за этих козлов,– огорчился Алекс.

 - Что поделаешь Алекс! Кажется, они нас опередили, – констатировал Пауль.

 - Кристиан, у нас наверное еще девственник! – вставил Вилли.

 Парень залился краской.

 - Надо торопиться, а то убьют, так женщины и не попробуешь! – продолжал он шутить. Все засмеялись. Грех, конечно, так было над беднягой Кристианом.

– Ладно, найдем мы тебе русскую фрау! – ободрил я его.

 На сцену вытолкнули несколько женщин и молоденьких девушек.

 - Стройся, бистро, бистро! Шнель! Вы сейчас будьете дафать концерт для немецких официров. Ясно? Будьете пьеть русский народный песня.

 Нам сделали объявление на немецком.

 - Господа, прошу вашего внимания! Сейчас эти девушки споют для вас русские песни.

 В зале раздался свист, хлопанье в ладоши, аплодисменты.

 Им приказали и они запели:

 То не ветер ветку клонит,  Не дубравушка шумит  То, мое, мое сердечко стонет,  Как, осенний лист дрожит…

 Внезапно воцарилась тишина. Зал замолчал, а после разразился бурными аплодисментами. Немецкие офицеры снова хлопали в ладоши, кричали «Браво».

 Ушли мы в конце концов сытые, пьяные и довольные, подходя к казарме, распевая и горланя свою любимую песню «Лили Марлен»:

 Vor der Kaserne  Vor dem grossen Tor  Stand eine Laterne  Und steht sie noch davor  So woll'n wir uns da wieder seh'n  Bei der Laterne wollen wir steh'n  Wie einst Lili Marleen.  Unsere beide Schatten  Sah'n wie einer aus  Dass wir so lieb uns hatten,  Das sah man gleich daraus  Und alle Leute soll'n es seh'n  Wenn wir bei der Laterne steh'n  Wie einst Lili Marleen.  Schon rief der Posten,  Sie blasen Zapfenstreich  Das kann drei Tage kosten  Kam'rad, ich komm sogleich  Da sagten wir auf Wiedersehen  Wie gerne wollt ich mit dir geh'n  Mit dir Lili Marleen.  Deine Schritte kennt sie,  Deinen zieren Gang,  Alle Abend brennt sie,  Doch mich vergass sie lang  Und sollte mir ein Leid gescheh'n  Wer wird bei der Laterne stehen  Mit dir Lili Marleen?  Aus dem stillen Raume,  Aus der Erde Grund  Hebt mich wie im Traume  Dein verliebter Mund.  Wenn sich die spaeten Nebel drehn  Werd' ich bei der Laterne steh'n?  Wie einst Lili Marleen.

 Если перевести на русский очень точно и дословно, то это выглядело бы так:

 Перед казармой,  Перед большими воротами  Стоял фонарь,  И он еще стоит там, впереди  Так давай мы там опять увидимся.  Снова постоим у фонаря.  Как когда-то, Лили Марлен.  Наши две тени  Выглядели как одна.  Как

нам было хорошо,  Можно было бы сразу заметить.  И все люди должны это видеть,  Когда мы стоим у фонаря  Как когда-то, Лили Марлен.  Уже кричит часовой,  Трубят вечернюю зорю.'  Это мне может стоить трёх дней.  "Товарищ, я уже иду!"  Тогда сказали мы - до свидания.  Как хотел я пойти с тобой!  С тобой, Лили Марлен.  Твои шаги знает он [фонарь],  Твою изящную походку.  Каждый вечер он горит,  А меня он давно забыл.  И если со мной приключится беда,  Кто будет стоять у фонаря  С тобой, Лили Марлен?  Из тихого пространства,  Из земной почвы  Поднимет меня, как из сна,  Твой влюблённый рот.  Когда кружатся поздние туманы,  Я буду стоять у фонаря.  ' Как когда-то, Лили Марлен...

 Погода начала быстро портиться. Стоял октябрь, шел мелкий противный дождь, и осенние листья сминались под нашими сапогами

Глава 18

 Зима 42-43 годов выдалась не менее холодной и жестокой, чем зима 41 года. Ежась от холода, переминаясь с ноги на ногу, я уже в который раз проклинал эти русские морозы.

 Даже стрелять было тяжело, пальцы просто примерзали к спусковому крючку.

 Новый год мы встретили в землянках, притащили ель, навесили на нее бумажных фонариков, железные гильзы. Вилли нарядился русским дедом морозом, приклеив бороду из ваты и надев шапку ушанку. Нам выдали пайки из тушенки, конфет, плитки швейцарского шоколада, портвейна, а офицерам хорошего вина.

 В январе поползли слухи, что шестая армия окружена и дела под Сталинградом совсем плохи. 2 февраля фельдмаршал Паулюс капитулировал и сдался в плен. Немецкая армия была разгромлена и потерпела сокрушительное поражение. 330 тысяч солдат и офицеров! 22 дивизии! 91 тысяча попавших в плен – таковы были наши потери. В Германии был объявлен траур, по немецкому радио передавали только классическую музыку. Моральный дух наших солдат сильно упал и уже никто не надеялся на быструю и скорую победу. То и дело кто-то ворчал, высказывали недовольства, но все в втихаря, травили анекдоты про наше командование, а то и самого Гитлера. Только не дай Бог, если это кто-нибудь тебя продаст! Ничем хорошим это не сулило. Нас предупредили, что за попытку сдаться в плен, без особых на то причин, если не вынуждают крайние обстоятельства, предательство – расстрел. А за подрыв морально боевого духа, неугодные анекдоты – штрафной батальон под ведомством и управлением «СС». То же самое, что у русских, штрафбаты и НКВД. Семью могли лишить пайка и небольшого денежного довольствия, которое составляло 180 марок.

 Таких кто рисковал, было немного. Я тоже много чего хотел бы сказать, но предпочел придержать свой язык, так как положиться было не на кого. Чем дальше, тем больше копилось во мне недовольства, тем больше все надоедало, тем больше я понимал всю абсурдность и безвыходность нашего положения. Представьте себе, они там, в Берлине, а мы погибаем неизвестно за что, пачками замерзаем в окопах, утопаем в грязи, кормим вшей, ради чего? Некоторые вещи я мог предвидеть наперед, моя интуиция мне подсказывала, что ничем хорошим это не закончится. Что будет если русские войдут в Германию? А они это непременно сделают, если победят, тут даже к гадалке не надо ходить. Страна будет разрушена, что ждет ее потом неизвестно. Пока шли бои в Сталинграде, англичане и американцы выжидали кто победит, не решаясь открыть второй фронт, как проститутки, заключая с нами сепаратный мир! Это вело к затягиванию войны, длительной и мучительной агонии Третьего Рейха. Кто знает? Если нацистский режим был свергнут раньше, и мы подписали бы акт о капитуляции, то оккупации Германии советскими войсками могло бы и не быть. В случае нашей победы Япония так же напала бы на Советский Союз.

 Главное, что выхода из столь бедственного положения не было, и я это понимал. Куда не кинь, везде клин! Чем дальше, тем больше я симпатизировал большевикам, хотя боялся в этом признаться. Нет, не сказать, что я их сильно любил, но и не ненавидел тоже. Даже войну со стороны русских считал более справедливой. Кто на кого напал? Сталин тоже был не лучше, но из двух зол выбирать? Во мне копилась элементарная злость, которая должна была выплеснуться. Не забывайте про мой характер, я как журналист был ужасно вредный, готовый высмеивать и подвергать критике все вся, а если мне затыкали рот, лишали свободы слова и мнения?! Вот, вот!