Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

Солод Вадим

Таким образом, за групповое изнасилование девушки, в котором участвовали 30 человек, уголовникам грозило максимум 3–5 лет лагерей, но с таким вариантом приговора партийное руководство города, как и «подогретая» общественность, согласиться никак не могли. В партийные, комсомольские организации Ленинграда и центральные СМИ уже поступили несколько сотен писем от граждан, собраны более 60 000 подписей под обращением с требованием смертной казни для преступников.

Первоначально обвиняемых признавали подсудными по статье «нарушение половой неприкосновенности», но по ходу судебного следствия суд переквалифицировал состав преступления с хулиганства на преступление против порядка управления — политический бандитизм, который, согласно УК РСФСР, уже относился к категории тяжких государственных преступлений. По ст. 76 УК «Организация или участие в бандах, вооружённых шайках и организуемых

бандами разбойных нападениях, ограблениях и налётах на советские и частные учреждения и отдельных граждан» такие преступные действия квалифицировались как «содержащие угрозу советской законности». Важным было и то обстоятельство, что общественный обвинитель в своей речи на суде подтвердил общее правило, что право преследует преступников не за их преступления, а за тот вызов, который они бросают государству и самому правопорядку: «Политический смысл „чубаровского процесса“ именно в том, что советский суд борется не столько с „чубаровцами“, сколько с „чубаровщиной“, что советское общество требовало высшей меры социальной защиты против тех, кто напал на него и нанёс ему чувствительный удар».

Прокурор Ленинградской губернии И. А. Крастин (Крастиньш) придерживался аналогичной позиции, когда обосновывал применение к подсудимым «высшей меры социальной защиты»: «Нужно ли говорить, что в этом процессе основным преступлением является не изнасилование гражданки Б-вой, хотя совершенно ясно, что произошло насилие над женщиной». Из его заключительной речи были очевидны допущения следствия для того, чтобы обвинить насильников в участии в ОПГ, которую прокурор назвал террористической организацией, имевшей целью «преступление против порядка управления».

Очевидно, что для расследования подобных преступлений были вполне традиционными как учёт существовавшего общественного мнения, так и политизация совершённого преступления, что в данном случае можно считать справедливым, но увы, не имеющим отношения к правосудию.

Принципиальной являлась и позиция защиты в ходе судебного процесса. Помимо стоящих на милицейском учёте хулиганов, на скамье подсудимых оказались рабочие завода «Кооператор», в том числе пять комсомольцев, имевших хорошие характеристики с места работы. Один из них — Павел Кочергин — вообще, был кандидатом в члены ВКП(б) и комсоргом на предприятии. Кстати, его родной брат, который в своих показаниях попытался выгораживать бандитов, получил тюремный срок за дачу в суде заведомо ложных показаний.

Одним из адвокатов на процессе «чубаровцев» выступал корифей петроградской адвокатуры А. В. Бобрищев-Пушкин (его отец Владимир Михайлович когда-то участвовал в качестве помощника присяжного поверенного на знаменитом процессе 193-х — «О пропаганде в Империи»).

Так вот, сторона защиты утверждала, что, во-первых, потерпевшая была проституткой (это была явная ложь!), а во-вторых, против такого драматического развития событий она сама не возражала, получив оговоренные ранее деньги. Нам, конечно, сложно себе представить, что рекомендовал своим клиентам адвокат «с именем и репутацией», более того в условиях, когда на свидетелей обвинения оказывалось давление: в их адрес поступали угрозы, реализовать которые не составляло большого труда.

На суде прокурор спрашивал насильников: «Отчего же вы её просто не придушили?» — «Зачем душить? — удивлялись обвиняемые. — Подумаешь, побаловались с бабой, обычное дело».

Обвинение было предъявлено 21 человеку, в ходе судебного следствия число обвиняемых увеличилось до 27. 28 декабря 1926 года Ленинградский губернский суд постановил по делу приговор: семь человек во главе с Павлом Кочергиным — инициатором преступления — были приговорены к высшей мере наказания, остальные участники получили от 10 лет тюремного заключения до года, двое подсудимых были оправданы за недоказанностью их непосредственного участия в изнасиловании.

Странно, но по делу «чубаровцев» психиатрическая экспертиза не назначалась, хотя по большинству уголовных дел, прежде всего связанных с совершением тяжких и особо тяжких преступлений, в том числе касающихся половой неприкосновенности личности, суд по требованию защитников обычно её проводил — это был популярный и, признаться, работающий адвокатский приём. Известный ленинградский адвокат И. Д. Брауде регулярно заявлял такие ходатайства. В мае 1927 года на процессе по обвинению гражданина Линёва в покушении на убийство и нанесении тяжких телесных повреждений своей любовнице Эпштейн («из бывших»), на котором И. Д. Брауде и И. Б. Разгон были адвокатами, экспертиза Московским окружным судом была поручена доктору медицинских наук Н. П. Бруханскому. Надо сказать, что заключение уважаемого профессора Института судебной психиатрии им В. П. Сербского при современном прочтении вызывает искреннее недоумение, но в нашем случае является довольно показательным: «1926 года, 7 мая, я, в заседании московского губернского суда 5, 6, и 1 мая, ознакомившись с материалами предварительного и судебного следствия, произвёл освидетельствование

гр. Линёва, 28 лет, причём оказалось, что у гр. Линёва никаких признаков расстройства формальных психических способностей не обнаружено. Гр. Линев является примитивной, т.-е. простой, первобытной личностью, по своему психическому складу близкой к психике дикарей, детей, с их простым, непоследовательными, примитивными реакциями во внешней среде. Это подтверждается не только его крестьянским происхождением и всем формированием и развитием его личности, но и теми проявлениями, которые можно установить на суде. Его любование собою, своим телом, сквозящее в каждом движении, в его маршировке, выпячивании груди и временами величественной улыбке, пристальном взгляде, выражающем своё превосходство, свидетельствует о нарциссизме, т. е. о самовлюблённости, и служит ярким доказательством его психического ещё инфантилизма, проявления ещё незрелых, детских, более низших начал. Его развязность, самоуверенность, цинизм, подчас, может быть, нахальство, грубость во внешних проявлениях, при наличии в действительности мягкости, добродушия, „невозможности тронуть мухи“, простых дружеских отношений с равными себе свидетельствует о сверхкомпенсации, т.-е. чувстве своей психической недостаточности, компенсируемой, восполняемой внешней развязностью, что является тоже одним из свойств примитивности. Наконец указания на его склонность пить кровь и есть сырое мясо, что тоже является признаком, указывающим на атавистические, первобытные механизмы, заложенные в каждом человеке в скрытом виде и выступающие ярко у Линёва, указывающие на сильное развитие его инстинктивных начал. В наследственном отношении заслуживает внимания указание потерпевшей гр. Эпштейн, что сестра Линёва, при наличии хороших способностей, отличается дикостью и лживостью, т. е. признаками, свойственными примитивным».

Чрезвычайно важным обстоятельством в развитии примитивной личности являются новые условия, новая обстановка, особенно когда субъект попадает в большой город, в столицу. У примитивной личности в столице, с её необычайным ритмом жизни, часто при неблагоприятных условиях, нарастает внутренний конфликт из-за несоответствия тех наличных психических средств, которые имеются у субъекта, с теми требованиями, которые предъявляются к нему жизнью большого города. Этим, например, объясняются часто встречающиеся самоубийства среди прислуги.

«Гр. Линёв, как безусловно способный и толковый человек, попав в Москву, скоро выделился и занял ответственное место. И здесь уже для него наступает сознание, чувство своей недостаточности. Встреча же с женщиной, социально и культурно чуждой ему, давшей ему новое, им неиспытанное в любви, захватывает всецело его. Классовое противоречие, отсутствие духовной связи, чувство своей недостаточности выступает в полной мере. Внутренний конфликт углубляется и нарастает. (…) „На основании вышеизложенного прихожу к заключению, что инкриминируемое Линёву преступление совершено им в состоянии временного расстройства душевной деятельности, т.-е. в состоянии временного расстройства душевной деятельности, т.-е. в состоянии, которое подпадает под действие ст. 17 УК“». [1.33]

Губернский суд, признав, что изложенная экспертиза вполне соответствует фактическим обстоятельствам дела, определил дело производством прекратить. Прокурор постановленный оправдательный приговор оспорил, дело вернули на повторное рассмотрение, но это уже другая история, перед которой знаменитая «Санта Барбара» выглядит всего лишь как синопсис к сериалу «Голые и смешные».

В ноябре 1927 года в результате амнистии, объявленной по случаю X годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, часть «чубаровцев», отбывавших наказание в СЛОН, оказались на свободе. Расследование преступления в саду Сан-Галли позволило начать комплексные мероприятия по освобождению Лиговки от преступного элемента, которая была в буквальном смысле зачищена сотрудниками милиции и привлечёнными воинскими подразделениями. В результате было заведено 3700 уголовных и административных дел против уличных хулиганов, грабителей и разбойников.

Судьба Александра Васильевича Бобрищева-Пушкина, защищавшего «лиговских», оказалась не менее трагичной, чем у их жертвы: в начале 1930-х он был исключён из городской коллегии как «не отвечающий требованиям современной защиты» — адвокат не вписался в советские представления о праве и юридической этике. В 1933 году в числе десятков проживавших в Ленинграде лиц дворянского происхождения по обвинению в «террористическом заговоре с целью убийства Кирова» был арестован и вскоре расстрелян его сын Борис. Александр Владимирович с горя запил, написал цикл стихов на смерть сына, названый им «Книга моего гнева», антисоветское содержание которой послужило основой для его нового обвинения, тем более что он недальновидно читал её своим знакомым. В январе 1935-го Бобрищев-Пушкин был арестован, обвинён «в подстрекательстве к террору над руководящими работниками ВКП(б)». Военный трибунал Ленинградского военного округа приговорил бывшего адвоката к расстрелу, который был заменён 10 годами лагерей.