Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
13 августа 1919 года белогвардейская газета «Южный край» сообщила читателям: «Трибунал во время заседаний 8 и 9 августа 1919 года рассмотрел дело дворянина Бориса Сергеевича Глаголина-Гусева, который обвинялся:
1) в том, что пришёл к соглашению с большевиками во время их правления в Харькове с намерением оказать сопротивление Белой Армии в деле воссоединения России — статьи 100 и 102 Уголовного кодекса, 1903, приказ № 390 по Белой Армии;
2) в том, что он работал на большевиков как режиссёр и директор первого Советского театра и агитировал публику за Красную Армию — статья 1081 Уголовного кодекса, 1909, приказ № 390 по Белой Армии, и статья 129 Уголовного кодекса, 1903; поэтому он был привлечен к суду трибуналом по приказу вооружённых сил Харькова от 31 июля 1919 года, № 44.
Трибунал внимательно, пункт за пунктом изучил дело Глаголина и
Подлинный вердикт со всеми должными подписями, в подтверждение этого подписался шеф-адъютант коменданта Харькова полковник Ноздрачёв. По просьбе Б. С. Глаголина трибунал не призывал к ответу ложных информаторов и сомнительных личностей».
Режиссёра-новатора от верной пули спас безвестный врач, который, судя по всему, представил в трибунал документы, которые свидетельствовали о невменяемости осуждённого. «Белые», в отличие от «красных», сумасшедших, как правило, не расстреливали. Позднее, в 1925 году, он как-то обмолвился: «Ясно, что к доктору, спасшему меня от расстрела при добровольцах, теперь я за свидетельством не пойду. Недаром в зловольческое время комиссия врачей признала меня одержимым помешательством». [1.70]
В 1937 году его всё-таки расстреляли, но это было другое…
Кровавые итоги Гражданской войны, послевоенный голод и разруха объективно влияли на формирование самых причудливых моральных конструкций новой жизни, так что ничто не мешало тому, чтобы идея о «половом коммунизме» стала реализовываться на практике. Всё это стало называться «новым коммунистическим бытом», результатом которого стало резкое увеличение количества абортов и беспризорных детей. По мнению поборниц свободы, сексуальные отношения должны были быть столь же просты, «как выпить стакан воды». Теперь сознательная комсомолка не имела морального права отказывать в близости представителю прогрессивной коммунистической молодёжи, поскольку такое поведение воспринималось не иначе как подрыв борьбы за социализм, рецидив «буржуазного прошлого», «мещанских условностей» и контрреволюции, поскольку снижало настроение, работоспособность и производительность труда у комсомольца или, не дай бог, коммуниста. Освобождение людей от всех условностей старого мира вместе со свободой половых отношений было просто необходимо для скорейшей победы коммунизма. [1.192]
В 1924 году в столице живо обсуждалось новое, невиданное ранее явление — демонстрации московского общества «Долой стыд!», члены которого — мужчины и женщины — появлялись на улицах и ездили в трамваях совершенно голыми, прикрывая срам лентами с лозунгом «Долой стыд!». Художница Наталья Северцова-Габричевская рассказывала о реакции невольных свидетелей перфоманса: «Кто-то хохотал до слёз, кто-то плевался. Старухи крестились, говоря: „Апокалипсис! Конец света!“ и растерянно спрашивали у прохожих: „Что ж это? И нас заставят раздеться?“ Мальчишки в полном восторге бежали за демонстрантами следом». Михаил Булгаков записал в дневнике в сентябре 1924 года: «Новость: на днях в Москве появились совершенно голые люди (мужчины и женщины) с повязками через плечо „Долой стыд“. Влезали в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась».
Нудистский пляж на Пречистенской набережной в районе Кремля, 1924 г.
Наконец, нарком здравоохранения Николай Семашко, считавшийся патроном прогрессивного движения, был вынужден дать в «Известиях ВЦИК» необходимые инструкции: «Подобное поведение необходимо самым категорическим образом осудить со всех точек зрения. Во-первых, жестоко ошибаются, когда думают, что если ходить голым, отрастить волосы и ногти, то это будет самая настоящая „революционность“. Во-вторых, путешествие по Москве в голом виде совершенно недопустимо с гигиенической точки зрения. Нельзя подставлять своё тело под пыль, дождь и грязь. Улицы Москвы —
Столь оригинальное понимание свободы отношений закономерно привело к росту преступлений, связанных с нарушением половой неприкосновенности и половой свободы личности. В середине 1920-х годов в СССР активно проводилось изучение вопросов интимной жизни граждан. Больше всего учёных интересовало, как она влияет на жизнь общественную. В рамках исследования более полутора тысяч молодых людей (в основном из рабочей и крестьянской среды) отвечали на вопросы и заполняли анкеты. Оказалось, что такая сексуальная непосредственность привела к довольно неприятным последствиям для общества: росту числа матерей-одиночек, венерических заболеваний и суицидов. Партийными и советскими органами в срочном порядке разворачивается активная пропагандистская и профилактическая работа. Известный популяризатор науки, врач-венеролог П. Д. Юшков публиковал свои народные лекции в стихотворной форме, которые пользовались особой популярностью у комсомольского актива. Например: «О том, как Нил всю деревню заразил» (быль в стихах) или лекция «Сифилис»:
Коль лечиться ты не станешь, иль возьмёшь врача обманешь, будешь водку, пиво пить, или к женщинам ходить, то тогда уж не пеняй и не плачься, твёрдо знай, коль кого ты заразишь, то под суд за то влетишь. Попадёшь тогда в тюрьму года на три, а тому, от тебя кто заразился, где бы с ним ты ни судился, но придётся заплатить, за свой счёт его лечить [86] .86
У Владимира Маяковского тоже есть стихотворение «Сифилис», но оно про колониальную политику США.
В крупных городах отмечался значительный рост изнасилований, в том числе групповых. Советские чиновники посчитали, что оправданием уличному насилию безусловно может служить наличие естественного права у каждого строителя нового общества на удовлетворение своих сексуальных потребностей. Аргументация строилась обычно на том, что «изнасилования как такового не было, а акт совершался без согласия женщин, потому что те не хотели добровольно удовлетворить комсомольцев, противились „внедрению революционной пролетарской морали“». Однако когда такие случаи приобретали характер эпидемии (а это уже происходило повсеместно), власть была вынуждена реагировать — устраивать показательные процессы над насильниками и приговаривать их к длительным срокам заключения и даже к расстрелу, хотя Уголовный кодекс РСФСР 1922 года предусматривал максимальное наказание за это преступление в качестве пяти лет лишения свободы.
Понимание того, что ситуация окончательно вышла из-под контроля, пришло, когда стали известны подробности дикого преступления, совершённого самыми что ни на есть пролетариями, многие из которых имели комсомольские билеты.
С 1874 года в районе Лиговского проспекта в Петербурге существовал завод по производству водопроводных труб и арматуры, которым долгие годы владел швейцарец Франц Сан-Галли. Большинство жителей рабочей Лиговки так или иначе были связаны с этим предприятием, на котором трудились целыми династиями. После революции завод был национализирован, но сохранил свой профиль и стал называться «Кооператор». Да и в повседневной жизни городской окраины ничего особо не изменилось — заводские по-прежнему были её полноправными хозяевами. Недалеко от проходной, на углу Лиговского проспекта и Кузнечного переулка, располагалось кафе «Тенео» — популярное место, особенно после того, как в 1923 году после отмены сухого закона там наконец-то стали открыто торговать дешёвой водкой — «рыковкой».