Жизнь забугорная
Шрифт:
Видя моё состояние, Петер стал изо всех сил подлизываться. Он долго объяснял мне, что контракт этот мне нужен куда больше, чем ему. Что благодаря его наличию, мы защитили свои капиталы от посягательств третьих лиц, то бишь его бывшей жены Сабины и трёх его замечательных детишек, коим он платит куда меньшую сумму, чем положено. И что теперь, когда у нас с ним зафиксирована раздельность имущества, его ушлая супруга не сможет претендовать на увеличение суммы алиментов, ибо фирма, которую он намерен организовать, будет оформлена на моё имя. Я рассеянно смотрела в окно и молчала, раздумывая над тем, хватит ли у меня сил и терпения на спокойное восприятие всех бзиков будущего супруга. Ведь чтобы продержаться с ним несколько лет на одной подводной лодке с задраенными
Оставалось выработать определённую философскую концепцию, которая помогла бы мне продержаться и не потерять при этом самоуважения. Нужно было научиться «экранироваться», выключаться в моменты накала обстановки. Одни советуют в таких случаях читать про себя мантры, другие – молиться, третьи – считать до двадцати. Я же мысленно декламирую поэму Дмитрия Кедрина «Зодчие». Уже на трети текста я начинаю успокаиваться, а на половине вспышка гнева потухает совсем. Вот и сейчас: повторила в уме знакомые с юности строки, и моё самообладание вернулось восвояси. Во время моей «отключки» Петер не замолкал, рисуя радужные перспективы нашего брака и обещая мне небо в алмазах, осколочком которых должно было стать наше свадебное путешествие в Париж. В заключение же сообщил, что очень меня любит, в подтверждение чего пригласил в кафе на мороженое. Поскольку это было нашим единственным культурным мероприятием, назвать моё путешествие в Германию интересным было сложно.
Спустя четыре месяца Петер прибыл на Украину жениться. Расписывались тихо и скромно, не возбуждая общественного резонанса. Во-первых, хвастаться было некем. Во-вторых, кто знает, не вернусь ли я на родину досрочно, на радость злопыхателям. В-третьих, демонстрировать окружающим жмотство своего супруга было просто неудобно. А в-четвертых, Петер настаивал на том, что праздновать по-настоящему мы будем в Германии. Свадебного подарка я, разумеется, не получила. По-видимому, его роль было призвано сыграть обручальное кольцо из жуткого жёлтого металла, который немцы на полном серьёзе называют золотом. Сразу после росписи сия «семейная реликвия» была заныкана куда подальше, и на мой безымянный палец вернулась обручалка от предыдущего брака. Посидев пару часов со свидетелями нашей семейной радости в ресторане, мы отправились готовиться к отъезду. К этому моменту конура моя уже была продана, вещи раздарены, со всех работ я уволилась – все мосты были сожжены, и я широкой поступью помаршировала в светлое капиталистическое будущее.
По прибытии на вожделенную немецкую землю выяснилось, что праздновать свадьбу мы не будем совсем. К чему эти условности? Друзей у Петера, оказывается, нет, а с родственниками он давно не поддерживает никаких отношений. Выпили бутылку шампанского за обедом, ещё раз поздравили друг друга с законным браком. Светка собралась было рявкнуть «Горько!», но передумала, решив, что это смутит нашего «строгого католика».
После «свадебного пира» мы отправились в банк, чтобы открыть для меня счёт и положить на него деньги за проданную на Украине конуру. Я уже было порадовалась первой своей экономической акции, как вдруг выяснилось, что моя банковская карточка будет находиться у супруга, имеющего доступ к моему счёту.
– А почему, собственно? – поинтересовалась я, памятуя содержание нашего брачного контракта. – Эти деньги заморожены, – ответил Петер металлическим голосом. – Если вам не понравится
Я пожала плечами, пытаясь не акцентировать внимания на прозвучавшей из уст супруга косвенной угрозе, в переводе на доступный язык означавшей: «Если пойдёшь против моей воли, отправлю восвояси с ближайшей подводой». Таким образом, начался первый этап моей семейной жизни, условно названный мной «Мирное сосуществование двух государств с различным общественным строем».
Первым делом я поинтересовалась, как скоро мы купим мебель, ибо то, что загромождало трёхкомнатную квартиру мужа, иначе как дровами назвать было нельзя: продавленная двуспальная кровать, на которой, подозреваю, отдало Богу душу несколько генераций славного рода Хаусманов, платяной шкаф без дверец, приобретённый, по-видимому, ещё во времена правления Отто фон Бисмарка, телевизор из первого поколения цветных, облупленный кухонный гарнитурчик, каких и на Украине уже не сыскать. Штор на окнах нет. Ни одной приличной вещи, кроме огромного, с меня ростом, симпатичного кактуса в горшке, я в доме не обнаружила. Хижина моего чернокожего друга по переписке просто спряталась.
– Чем тебе не нравится моя мебель? – удивился муж.
– Ну, хотя бы тем, что её нет вообще, – возмутилась я. – Светка спит на раскладушке, одежда висит на спинках стульев, посуда валяется на подоконниках. В гостиной нет даже кресла, зайдёт кто – посадить некуда.
– А ко мне никто не заходит.
Вопрос о приличной обстановке кубарем скатился с повестки дня. Попутно выяснилось, что квартира Петеру не принадлежит, он её арендует. «Фордик», ноутбук, телефон и факс-аппарат являются собственностью кондитерской фирмы, на которой мой благоверный трудится коммивояжёром, распространяя по супермаркетам сладости. Почему же тогда на его двери висит табличка «Петер Хаусман – руководитель округа»?
– Для солидности, – ответил супруг.
Я сразу вспомнила Пушкина: «Мы метим все в Наполеоны, двуногих тварей миллионы…». Вслух же предложила повесить рядом табличку, где перед моей славянской фамилией будет красоваться приставка «фон», т. к. моя прабабка по материнской линии была дворянкой. А спереди неплохо бы смотрелось слово «профессор», ибо в нашей стране так называют умных начитанных людей. Что интересно, идея супругу понравилась, и он пообещал в ближайшее время воплотить её в жизнь. «А Петька-то мой, никак, с приветом, – подумала я. – Надо узнать, не стоит ли он на психучёте».
За вечерним чаепитием я напомнила новобрачному об обещанном свадебном путешествии в Париж. Сообщила, что это – моя давняя мечта, а тот, кто её осуществит, не иначе, как добрый волшебник. Петер мысленно прикинул на себя роль джинна из кувшина, и она ему понравилась. Взмахом руки, означавшим «гулять так гулять», было подтверждено заявленное ранее намерение продемонстрировать «небо в алмазах».
Неделю спустя мы уже сидели в автобусе фирмы «Фишер», направлявшемся в самый шармированный город мира, увидев который можно было и помирать. Я была почти счастлива, ибо не ведала, какие впечатления меня ожидают и что означает слово «курцтрип», а потому без конца приставала к супругу с вопросами: «В сколькизвёздочном отеле мы остановимся?», «Попробуем ли мы лягушатины в ресторане?», «Достаточно ли у нас фотоплёнки?», «Разрешают ли в Лувре фотографировать Джоконду?», «Сможем ли мы взобраться на колокольню Нотр Дам де Пари?», «Как добраться до кладбища Сен-Женевьев-де-Буа, на котором похоронены лучшие представители русской эмиграции?».
Петер смотрел на меня сочувственно, как психиатр на безнадёжного больного, и, казалось, вот-вот потрогает мой лоб на предмет температуры. Рано утром, в 8.00 автобус остановился на одной из центральных площадей Парижа, и водитель объявил, что заберёт нас отсюда в полночь. У меня пропала речь. Как сегодня? А разве мы успеем осмотреть Лувр, Версаль, Собор Инвалидов, Сорбонну, Монмартр, площадь Бастилии? А канкан, шансон, лягушки? А разве с нами нет экскурсовода? Неужели мы сами осилим всю программу?