Жизнь зовет
Шрифт:
Он долго молчит. Красный отсвет костра падает на его лицо, и оно кажется совсем другим – строгим, задумчивым.
Павел подбрасывает в костер березовые поленья. С тихим потрескиванием занимается сначала береста, свертывается трубочками, потом загораются все поленья. Около костра становится жарко.
В памяти дяди Феди встает черная осенняя ночь. Лиц не видно, только темные силуэты. Стоны, выстрелы… Их ведет мальчик в старом, подпоясанном красноармейским ремнем пальтишке. Отряд уходит неслышно, по одному, по приказу командира, мысленно навсегда прощаясь с ним. Командир остается один, беспрерывно
– И он пришел, тот час, которого так ждал Василий Ильич, – говорит дядя Федя. – Он перешагнул порог родного дома. Но к нему не кинулись – от него отшатнулись. Его, без рук, не приняли в семью!
– Что?! Не приняли? – Павел в волнении встает.
Уже давно сидит на мешке Ваня, не спуская глаз с дяди Феди маленького.
– Не приняли! Невероятно! – тихо говорит он.
– Да, парни, не приняли. И так бывает. Редко, но бывает. Другой бы от такого горя запил или по вагонам за милостыней пошел, а то бы и руки на себя наложил. Да не таков наш командир. Написал он тогда в правительство просьбу, чтобы отправили его куда-нибудь на край государства и дали дело самое трудное. Вот и направили его в Сибирь, председателем самого отсталого колхоза. А теперь вы сами видите, какой колхоз у нас.
– Ну, и что теперь? – спрашивает Павел.
– Теперь он знатный человек – Герой Социалистического Труда, – говорит дядя Федя маленький. – Он всех на ноги поднял, всех растормошил.
Павел слушает дядю Федю маленького, боясь упустить хоть одно слово. Ему хочется спросить комбайнера, а успокоился ли после всех несчастий Василий Ильич. Но дядя Федя говорит об этом сам:
– Такое ему пережить пришлось… Да и сейчас нелегко бывает. А только не любит он копаться в себе. Цель у него большая: добиться хорошей жизни всем людям. А когда о других думаешь, с людьми за счастье борешься, сам счастливым становишься, личное горе на второй план уходит.
На дорогу выплывает свет фар. Слышится тихий шум легковой машины.
– Едет! Не до сна ему теперь! – вглядывается в темноту дядя Федя маленький.
Машина сворачивает с тракта, останавливается на поле. К костру широкими шагами подходит председатель.
– Доброй ночи! – зычно говорит он и посмеивается такому необычному приветствию. – Доброй ночи!
Павел и Ваня встают.
– Вы садитесь вот сюда, – говорит Ваня, расправляя сбившийся мешок.
– Посижу, ребята, посижу!
Василий Ильич садится у костра. Пламя освещает его танкистский поношенный шлем, темные усталые глаза. С дядей Федей маленьким он закуривает, неловко держа в руке папиросу.
А мальчики даже не смеют сесть в его присутствии. Они стоят у костра, вытянув руки вдоль тела.
– Кипит работа в эту ночь. Здорово двинули! Еще
Дядя Федя маленький приподнимается на колени.
– Да к утру этот массив одолеем! – горячо говорит он и подробно рассказывает председателю о работе своего агрегата за ночь. Потом встает, бросает недокуренную папиросу: – Пора! Отдохнули малость – и за работу.
– Ну как, выдержите? – обращается председатель к Ване и Павлу.
– Выдержим! – отвечают ребята, и кажется им, что они еще неделю могут работать без сна и отдыха.
– Завтра день отдыхайте, – говорит им председатель. – Взамен направим ваших же товарищей.
– Нет, мы как дяди Феди, – упрямо возражает Павел.
Председатель молчит некоторое время, а затем говорит:
– Ну, это уж как дядя Федя разрешит.
Он отходит от костра и сразу же исчезает во тьме. Только по зажегшимся фарам видно, что машина его по ухабистому полю выходит на тракт.
И снова в ночи с громким гулом идет комбайн по просторам полей, взад и вперед, взад и вперед, и с каждым заходом поле становится все уже и уже.
– Интересно было бы, – мечтательно, вполголоса говорит сам себе Ваня, – подняться сейчас на самолете над колхозным полем да посмотреть, как дрожит на колосьях рыжий свет фар комбайнов и тракторов, а по дорогам бегут светлые полосы, освещая путь машинам, нагруженным зерном, и как звездами меркнут и загораются костры, прорезая черную мглу ночи…
Мысленно он следит за «Победой» председателя. Василий Ильич сидит усталый, измученный бессонной ночью, откинувшись на спинку сиденья, весь кожаный, с кожаными руками. Жаль, опять невозможно поговорить с Павлом.
И Павлу жаль, что он отделен от Вани железной решеткой соломокопнителя, горой соломы да темной ночью. Но не красота ночных полей, которые можно увидеть с высоты, занимает Павла, не следит он мысленным взором и за тем, куда теперь мчит в «Победе» председатель. Ему хочется понять мысли председателя. Теперь вот Василий Ильич бодр, силен, полезен государству, а ведь страдал он и мучился не меньше Павла, но не растерялся, не утратил радости в жизни, уверенности, надежды на дружбу.
Павел требовательно спрашивает себя:
«Имеешь ли ты право на радость и дружбу? Пережив столько несчастий, можешь ли ты быть бодрым, смелым, полезным Родине?»
И отвечает:
«Да, имею право на радость и дружбу. Могу и обязан быть полезным Родине. Разве хотел я лишить жизни своего лучшего друга? Выстрел на острове был случайным. Так пусть же в сердце моем останется только вечная боль и скорбь за смерть друга, вечная память о нем, но вину надо снять с себя. Снять немедленно, пока не поздно».
И вдруг Павел словно прозрел, как прозревает слепой котенок и с удивлением видит мир ласковый, увлекательный, радостный.
– Ой, до чего же хорошо! – говорит вслух Павел.
Ему жарко, несмотря на холодный ветер. Он сбрасывает с шеи шарф, расстегивает телогрейку и раньше времени нажимает на педаль, чтобы сбросить солому и увидеть Ваню.
Вокруг почти светло.
– До чего же хорошо здесь, Ваня! – улыбается Павел.
Ваня молча чешет затылок несгибаемыми от холода и усталости пальцами и сладко зевает.