Жизнь. Кино
Шрифт:
В одном из своих первых писем я сообщал, что поступил в Менделеевку. Этой версии пришлось мне придерживаться и сейчас. Чтобы не огорчать мать, я врал напропалую. Я рассказывал про всяческие успехи и радости столичной жизни, но в глазах матери угадывалось недоверие и тревога. Мой вид говорил об ином. Ночью мать стирала мою одежду и плакала.
В маленькой комнатке при школе стоял на почетном месте «Зингер-полукабинет»! Как мать доставила его через сибирские дали и послевоенную неразбериху? Какие силы, упорство и вера для этого потребовались! Мне оставалось только
– А когда у тебя начинается сессия, – спросила она, – в июне?
Мне оставалось только согласно кивнуть головой.
Мать захлопотала, готовя меня к отъезду на «сессию». Не только громоздкий «Зингер-кабинет» привезла мать с собою, но и кой-какую одежду отца она сохранила, потому что «вернется отец, а надеть нечего – теперь не купить». После некоторого колебания она решила сначала, все-таки, приодеть меня. Я был вычищен, заштопан, перелицован и полностью готов к отъезду. Куда я намерен был ехать? Этого я не знал. Я знал только, что не имел права не ехать.
Прямо с поезда я помчался на Текстильщиков, ко ВГИКу. У ВГИКа было оживленно. Входили и выходили не по-нашему одетые люди, они весело переговаривались на незнакомых языках. На дверях висело объявление: «Вход для лиц, прибывших по целевому набору». Знакомого стражника не было. За его столом сидел дядька в штатском. По виду – малиновый. Я проскользнул к столу с табличкой: «справки». Не успел я там и слова сказать, как бойкая девица мне продекламировала:
– Граждане СССР, желающие поступить в наш институт, могут подать заявление только в будущем году. Вы фронтовик?
– Н-нет.
– Тогда приходите на будущий год. Кто следующий? Вы фронтовик?
Пока я ездил к матери, во ВГИКе произошли важные события. Решено было в этом учебном году отдать предпочтение участникам войны и гражданам из «стран народной демократии» – полякам, чехам, венграм и т. д. Исключение составляли только «направленцы» из союзных республик. Был еще дополнительный набор на актерский факультет, но в артисты я не стремился.
Должен сказать, что за мою московскую зиму я несколько цивилизовался. Я часто ходил в театры (с некоммерческими целями). Много читал (но не учебники по химии). И теперь уже знал, как мне казалось, что-то о кино. И вот, я потерянно брожу по шумным вгиковским коридорам. Все мои надежды и детские планы опять рухнули. У дверей с табличкой «кафедра режиссуры» толпятся счастливцы в военных гимнастерках. Позвякивают медали. Фронтовики громко спорят. Слышно: «Грифитс!.. Чаплин!.. Бобслей! Сверхзадача!». О Грифитсе и Чаплине они говорят, как о своих приятелях. У актерского деканата в окружении неземных красавиц разглагольствует человек с пышными усами, обнимая по-свойски самую из них неземную.
– Ну, Ким Арташесович! Ну, пожалуйста! – просят его о чем-то студентки.
У всех этих счастливых людей впереди необыкновенная и недоступная для меня жизнь.
– Вы к кому, товарищ? – спросил подошедший малиновый.
– Сюда! – я ткнул пальцем наугад.
Это была дверь с табличкой: «Директор тов. Головня В.
– Да? – спросил директор.
Я молчал.
– Слушаю, – повторил он.
– Вот! – я судорожно развел руками. – Не знаю, товарищ Головня, как вас по имени и отчеству, но я уже второй год не могу поступить во ВГИК!
Головня посмотрел на меня внимательно.
– Что ж, – сказал он, – у нас это бывает, а зовут меня Владимир Николаевич.
– Но это же безобразие, Владимир Николаевич! – возмутился я. – Едешь, едешь к вам, добираешься, а у вас то эвакуация, то реорганизация!
В моем вопле, наверное, слышалось отчаяние. Головня взглянул на меня с интересом.
– И откуда же вы к нам добирались? – спросил он.
Я объяснил.
– Документы ваши покажите.
Я выложил на стол временное удостоверение. Оно стерлось по краям и распадалось на четвертушки. Четвертушки были подклеены папиросной бумагой. Потом я выложил аттестат.
– Что это? – воскликнул Головня, обнаружив на обороте золотую рыбину с надписью «Муксун в томате».
– Это мой аттестат, – пояснил я, – ведь я медалист!
– Вот, что, – сказал озадаченный Головня, – идите-ка за мной, может быть, с вами побеседуют. С моими документами в руках директор проследовал по коридору и остановился у двери, на которой не было табличек. «Ведет меня к малиновым», – подумал я. В комнате было четверо, но все в штатском. Один маленький, лобастенький сидел за столом отдельно – видимо, начальник. Головня наклонился к нему и что-то тихо сказал. Лобастенький взял мой аттестат и посмотрел на золотого муксуна в томате. Потом он молча передал аттестат присутствующим. Документ долго переходил из рук в руки. Один из четверки громко рассмеялся. Начальник взглянул на него, и тот умолк.
– Ну, что же, Виталий Вячеславович, – заговорил лобастенький, – вы, кажется, интересуетесь кино?
– С детства, – ответил я.
– А сколько вам лет? – спросил он.
– Семнадцать.
Кто-то снова рассмеялся, но под взглядом главного умолк.
– Вы могли бы нам пересказать какой-нибудь фильм?
– Могу! Хотите, «Боевой киносборник номер шесть»?
Лобастенький кивнул.
– «Боевой киносборник номер шесть»! – громко объявил я, как объявляют конферансье на концертах.
Все почему-то посмотрели на человека очень заграничного облика с благоухающей сигаретой в зубах.
– «Киносборник номер шесть»! – повторил я. – В главной роли артист Тенин!
И я принялся перечислять всех, кто значился в заглавных надписях «Боевого киносборника». Эти фамилии, от оператора с его ассистентами, до директора со всеми его администраторами, я мог бы повторить без запинки, в любое время дня и ночи.
– Часть первая! – объявил я и с патологической точностью, со скрупулезными подробностями пересказал первую часть. – Часть вторая!