Жизненное пространство семьи. Объединение и разделение

Нартова-Бочавер Софья

Телесные границы

В клинической психологии отмечалось, что многие телесные патологии вызваны принятием чрезмерной личной ответственности за те физиологические функции, которые должны осуществляться естественно. Данные психосоматики, телесно-ориентированной психологии, психоанализа, эмпирические материалы, касающиеся ранней материнской депривации, свидетельствуют о том, что прочность телесных границ, возникающая как результат диалогического ненасильственного взаимодействия с миром в течение раннего детства, становится основой самоидентификации человека.

Э. Гуссерль полагал, что телесность играет главенствующую роль в структуре пространственного опыта человека. «“Здесь” – это место, где нахожусь я со своим телом, точнее, это – мое тело. Что такое “там”? “Там” определяет

себя через “здесь”. Если нет “здесь”, то нет никакого “там”. “Там” – это место, где находится не-мое тело…» (цит. по Лекторский, 1980, с. 104).

Телесность выражается в тех потребностях, которые традиционно обозначают как базисные, биологические, низшие. Однако всем понятно, что без их удовлетворения или хотя бы без осознания их фрустрированности человек существовать не может. Если провести пареллели между человеческим телом и компьютером, то «программное обеспечение» поведения во многом основано на инстинктах и импринтах («запечатлениях», которые мозг генетически принимает только в определенные моменты его развития) (Уилсон, 2005). То есть специфические особенности надстраиваются над телесной основой взаимодействия с миром, которая образует несколько поведенческих программ, или контуров. Среди этих контуров есть и очень важные для тех тем, которые мы сейчас обсуждаем.

Так, оральный контур биовыживания возникает под влиянием впечатлений от матери и уточняется в процессе последующего способа питания и вообще заботы. Первоначально он связан с кормлением (сосанием материнской груди) и безопасностью (прижиманием к матери), но впоследствии, в более взрослом возрасте, обеспечивает механическое избегание всего вредного или хищного. Поэтому понятно, что переживания и опыты, возникающие в процессе потребления и приготовления пищи, связаны с общей жизнеспособностью и уязвимостью человека.

Другой контур, называемый Уилсоном «моральным» социосексуальным, возникает под воздействием первых опытов оргазма в период полового созревания и уточняется существующими в семье и социальной группе правилами и табу. Он отвечает за сексуальное наслаждение, частные определения морального и аморального, продолжение рода, взрослую родительскую личность (половую роль) и воспитание потомства.

Таким образом, мы имеем полное право за некоторыми на первый взгляд незначительными бытовыми привычками видеть их биологический смысл и глубину статусных и эмоциональных посланий, которые за ними скрываются. Естественно, что пищевое поведение более важно для детей, хотя имеет значение и во взрослых отношениях, а сексуальное – для людей старше подросткового возраста, в семье в первую очередь для супругов.

Д. Моррис обращает внимание на многофункциональность простых физиологических отправлений в мире людей (Моррис, 2001). Люди не всегда едят оттого, что голодны, и пьют не обязательно потому, что их мучает жажда. «В людском зверинце процессы потребления пищи и утоления жажды имеют множество значений: можно щелкать орехи от нечего делать, а можно посасывать леденцы, чтобы успокоить нервы. Подобно дегустатору вин, можно только пригубить напиток и тут же выплюнуть его, а можно (на спор) залпом выпить десять кружек пива. При определенных обстоятельствах вы можете проглотить даже бараний глаз, если это необходимо для подтверждения вашего социального статуса.

Ни в одном из этих примеров описываемые действия не совершаются для утоления физического голода. Такое многофункциональное использование основных поведенческих качеств не распространено в мире зверей, однако в людском зверинце великолепное умение человека извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств делает его жизнедеятельность более эффективной и интенсивной» (Моррис, 2001, с. 92).

Питание и секс могут быть языками любви, служения, восхищения, а могут символизировать и осуществлять подавление и насилие. Пищевое насилие в детстве, судя по нашему психотерапевтическому опыту, по своим психологическим последствиям может быть приравнено к физическому и сексуальному насилию, а манипулирование сексуальными потребностями представляет собой скрытый пласт многих семейных дисгармоний.

Конфликт тела и культуры

Надо

сказать, что современная цивилизация способствует тому, что о теле часто забывают. Возможно, первоначальный импульс пренебрежению телесностью был задан переходом от языческих религий к христианству, где телесность начала ассоциироваться с греховностью, а духовное воспитание во многом подразумевало обуздание первичных, базовых потребностей. Не случайно многие ритуалы и церемонии основаны на пищевом и сексуальном ограничении.

Природное в человеческой истории давно подменяется социальным, браки по любви – браками по расчету, а само тело – местом, временем, деньгами и другими атрибутами человеческого существования. И если раньше телесное здоровье и красота были основой выживания и конкуренции, в том числе и военной, то сейчас телесные способности могут заменяться интеллектуальными, техническими, статусными возможностями. Человеческое тело в разных частях и направлениях легко протезируется. Появилось так много видов деятельности и новых профессий, для которых телесность не имеет никакого значения, что возникает пренебрежение к этому феномену вообще. А изначально телесные потребности также начинают перемещаться на иные предметы, замещаться, становиться формальными или превращаться в символы: обладатели второй сигнальной системы, мы можем не есть, а читать журнал «Еда», не иметь интимной близости, а читать журнал «Плейбой» и чувствовать себя в ногу со временем. Однако едва ли в гармонии с собой.

Недооценка телесности ведет к расщеплению личности, разотождествлению с самим собой. В случае невозможности для ребенка открыть и «присвоить» собственное тело (деперсонализации) оно может продолжать восприниматься как объект отчужденный, находящийся за пределами психологического пространства, в результате чего могут развиваться личностные и межличностные патологии, проявляющиеся в нечувствительности к телесной информации, пониженной болевой чувствительности, малой гибкости, закрытости от мира, задержанном познавательном развитии. Интеллект детей, которые, будучи оставленными матерью в раннем детстве, не смогли овладеть языком собственной телесности, даже во взрослом возрасте характеризуется неумением вообразить целостный образ события, длительным сохранением наглядно-образного мышления. У таких детей нарушена функция планирования, в том числе и в социальном мышлении, потому что они не могут представить цель действия.

Развитие их личности также имеет свои особенности: у детей практически полностью отсутствуют собственные желания, они сильно нуждаются в похвале, одобрении. Зависимость от других отражается и в развитии речи: дети часто употребляют сослагательное наклонение, не используют формы первого лица, что тоже говорит о нарушенном чувстве авторства.

Клинические пищевые нарушения (анорексия, булимия, импульсивное переедание) давно перестали быть для психологов просто предметом исследования. Этим явлениям посвящены целые научные журналы, а психиатрами разрабатываются специальные методы лечения, потому что эти особенности поведения, которые на первый взгляд могут рассматриваться как личное дело каждого (или каждой, так как это в основном женские нарушения), небезопасны: треть случаев анорексии имеет смертельный исход. То есть решение перестать есть не пересматривается и не отменяется.

«– Ты все еще голодаешь? – спросил смотритель. – Когда же ты наконец закончишь свое голодание?

‹…›

– Я все время хотел, чтобы вы преклонялись перед тем, как я голодаю, – сказал артист.

– Мы и так преклоняемся перед этим, – любезно произнес смотритель.

– Но вам совсем не надо преклоняться, – сказал артист.

– Ну, значит, тогда мы не будем этого делать, – был ответ смотрителя. – Почему же нам нельзя преклоняться?

– Потому что я вынужден голодать, я не могу по-другому, – сказал артист.

– Гляди-ка на него, – сказал смотритель, – почему это ты не можешь по-другому?

– Потому что… – начал артист, чуть приподнял голову и заговорил вытянутыми, словно для поцелуя, губами прямо в ухо смотрителя, чтобы ничего из его слов не пропало, – потому что я не мог найти еды, которая была бы мне по вкусу».

(Ф. Кафка «Искусство голодания»)