Жнецы Грез
Шрифт:
Осиротевшие дети особо не скорбели по усопшему, не так как по матери. Организовали простенькие отпевание и похороны, и почти весь следующий год провели в дрязгах по поводу оставшейся двухкомнатной улучшенки. Алик в итоге уступил. Павел прожил здесь еще два рок-н-ролльных года со всеми вытекающими, пока не уехал в Питер, где с тех пор и лабает блюзы по кабакам.
***
– Митька!
– голос заказчика прокатился эхом по подьезду и в голове Димы. В горле мгновенно пересохло.
– Да?
– он не мог не отозваться.
– Пусть у твоего пути будет Сердце.
Пульс
Чертовы синоптики! Где мое Бабье лето?
ливень. Минут двадцать назад на небе не было и намека на подобную подставу. Дима выпустил ящики и вдохнул полной грудью. А вместе с воздухом вдохнул и небо. Низкое, серое и беспросветное. В точности такое же, как тогда... когда "тогда"?
Как-то ему приходилось читать о том, что произойдет с гипотетическим астронавтом, который попадет в черную дыру. Что-то про мучительное вытягивание в корпускулярную макаронину перед смертью или как-то так. Что ж... Судя по всему, его памяти однажды пришлось испытать что-то подобное. Она словно оказалась за горизонтом событий, но все-таки выжила. Вопрос только - где именно был этот горизонт? Продолжая тему объектов Вселенной и их свойств, исследовать которые опытным путем вряд ли когда-нибудь предоставится случай, можно предположить, что в момент, когда Дима вдохнул небо, он каким-то образом запустил процесс испарения
Господь, благослови раба твоего , пусть и ярого атеиста, Стивена Уильяма Хокинга!
черной дыры, когда-то поглотившей воспоминания о детстве. Или это сделал оклик Иосифа Федорыча? Перед его уходом он вел себя, мягко говоря, странновато. Потел, как бутылка ледяной минералки в полуденной Сахаре. Но так ли это важно, если сейчас...
***
Вечный ми минор Shape of my heart обволакивает ухоженную серость салона чистокровной японки, Toyota Corolla. Он сидит на заднем сидении, посередине, и устало смотрит на испещренный трещинами и дырами асфальт за ветровым стеклом. По бокам от дороги метров на пять виден жухлый бурьян. Дальше все тонет в серой пелене дождя. Старая бетонка ("автобан", кажется) уже позади. Сумасшедшие дворники изо всех сил стараются справиться с непрерывным потоком крупных капель. За рулем - папа, мама - слева. Их очертания расплываются в наполненных слезами почти четырнадцатилетних глазах Димы. Он плачет уже давно. Красные глаза и щеки зудят, продохнуть пробки в ноздрях вообще невозможно. Голова вот-вот расколется, как кокос
Тоже мне, райское наслаждение, блин...
в рекламе шоколадок Bounty.
Они уезжают. Навсегда. Папа везет его и мать в... Куда-куда? А оттуда они автобусом доберутся в Кемерово? Ну, да! Потом самолетом в московское Домодедово и поездом на новое место. Какой-то чертов город. Сам папа приедет туда на машине дня через три - попросил товарища помочь в перегонке своей "узкоглазой колхозницы".
В пелене дождя появляются тусклые желтые точки. По мере сближения с встречным авто, мальчик безошибочно узнает
– Пап, стой!
– просит Дима.
– Вы уже прощались вчера, сын. Будь мужчиной.
– отец стиснул руль.
Машины расходятся и в заднее окно сын видит красную вспышку стоп-сигналов. Измученные слезные железы, с невесть откуда взявшейся силой, выдавили новые капли соленого секрета.
– Папа, пожалуйста!
– Нет!
– он сильнее надавил на газ и послушная автоматическая коробка скинула передачу на две ступени вниз. Мотор заревел с новой силой.
– Папа!
– насколько Димка помнил, такой слабины глазам ему еще не приходилось давать.
– Павел!
– повернула к отцу красное лицо мама. В ее глазах тоже стояли слезы.
Он с укоризной посмотрел на нее и топнул по педали тормоза, пуская ремни безопасности в тугой натяг. Сын уперся в подголовники сидений родителей, но все же больно ткнулся носом в бардачок между ними. Тормоза провизжали длительное соло и автомобиль замер. Дима тут же выскочил вон и пошлепал
Прощайте, новые кроссовки!
по пленке воды на дороге в обратную сторону. Мощные капли через пару секунд прижали к голове непослушную черную шевелюру, напитали и утяжелили майку с вытертыми лицами Led Zeppelin и джинсовый костюм. Рассекая лбом дождь, он бежал к красным огонькам впереди. Вскоре слева от них появилось темное облако бегущей навстречу фигуры. Он припустил еще быстрее.
– Митька-а-а!
– слышится сквозь шум воды такой знакомый, по-юношески ломкий голос.
– Саня-а-а!
– орет он в ответ и разгоняется до предела. И кажется, что нет во Вселенной силы, способной остановить этот безрассудный и бессмысленный бег от будущего.
– Митя-а-а-й!
– Гно-о-ом!
Темное облако стремительно растет и приобретает очертания низкорослого рыжего толстячка, мокрого до нитки, как и он.
– Ты - козлина, Диман! Жопа с ручкой! Говнюк! Какого хера ты не дождался меня?
– клянет его на бегу запыхавшийся Саня за считанные секунды до того, как сгребает друга в охапку.
– Ты знаешь, что это не от меня зависело, пентюх ты гг'ебаный,
Я картавлю!?
какого хера ты так долго, а?
– от боли в переносице не осталось и следа.
Слезы горя обоих мальчиков меняют слезы радости. Они стоят под дождем, соревнуются в крепости объятий (коренастик по имени Саня - стабильно выигрывает) и изощренности речевых оборотов:
– Не дай Бог ты, козел, не напишешь, как только доберешься! Слышишь? Я тебя из под земли достану!
– Я оставил долбаный новый адг'ес, гнида! Пиши, как только пг'иедешь домой, сегодня же! И она пусть пишет!
– Да, конечно! Береги себя, Друг!
– И ты бег'еги себя. И ее! Бег'еги Мэг'и, слышишь?
"МЭРИ!" - имя вспыхнуло в мозгу и обожгло сердце.
– Да, блядь! Ты орешь мне в ухо, тупарь! Как я, по-твоему, могу не слышать?
– Хг'ани ее, как зеницу ока, Сань! Она... она...
– Да!
– вздыхает друг.
– Я знаю...
Они размыкают объятия, но посмотреть друг другу в глаза у них получается не сразу. Друзья ошалело озираются: их окружает сфера зависших в воздухе льдинок. Попадая в эту сферу, капли дождя мгновенно замерзают и присоединяются к этой кристальной безмятежности.