Жора, Иваныч, Саша и Сашенька

Минский Сергей

Колян не вошел, ворвался в комнату. Она от неожиданности села на кровать, прикрывая грудь руками. Все оборвалось в ней, внутри образовался вакуум, мышцы в руках и ногах стали ватными.

Он схватил ее за плечи и грубо повалил. Она почувствовала как стринги впиваются в низ спины и промежность, услышала треск ткани. Страх и невыносимая обида на мужа сковали все тело, лишили последних сил. В лицо ударило перегаром и нестерпимой вонью. Попыталась еще рвануться, но не почувствовала тела, только смогла отвернуться.

Комната поплыла и исчезла.

Музычка

Сказать,

что было жарко, это, повторяя банальность, значило бы не сказать ничего. На улице – за тридцать. А сколько в салоне автобуса с неисправным почему-то кондиционером даже трудно себе представить: все как будто плавилось в нем, начиная с воздуха. Воздух плыл влажным жаром, перетекая от кресла к креслу, от тела к телу. Темные полупрозрачные шторки по южной стороне просвечивались, совершенно не защищая от солнечных лучей. И притом сами они – своим цветом – напитывали солнце. Отсюда возникало ощущение, что это даже не шторки – иллюзия какая-то, зыбкое марево, концентрирующее в себе и без того нестерпимую жару. Сидения, обтянутые грубой тканью, и одежда пропитались потом, наводя на мысль о влажной и теплой луже, в которой приходилось сидеть. Пот пощипывал кожу, щекотал бока, каплями скатываясь из подмышек, а еще – я это четко ощущал – просачивался, пульсируя, через поры на самой макушке и на лбу.

Автобус вторые сутки стоял на границе Беларуси и Польши – в пресловутых Брузгах. Таможня «выкаблучивалась», и коммерческие туристы, а попросту – челноки, изнывали от жары и безделья, от невыносимого ожидания, от такого же невыносимого, но ставшего жизненно необходимым, унижения. От невозможности надолго отойти от автобуса: можно отстать от группы. А с другой стороны, лесок у дороги, где, казалось бы, можно найти защиту под сенью деревьев, бесстыдно «заминирован», потому что отхожие заведения для приграничных – не в один километр – очередей не предусмотрены.

Места в автобусе – в этом клубе по интересу, как и всегда, распределились в большей степени по возрастам. Впереди «матроны» – рыночные дамы неопределенных размеров и лет, но с претензией на солидность. Середина – она и есть середина. А «галерка» – молодежь от восемнадцати до тридцати. А, может, и больше. Здесь, попробуй, разберись.

Я, подняв подлокотник, наполовину стою, наполовину сижу боком на краю своего кресла в проходе автобуса, чтобы не париться в луже пота, и исподволь наблюдаю за юностью, цветущей в этих адских условиях по своим ненасытным и вездесущим законам. Парни – по пояс обнаженные: в основном, в шортах и сланцах – пластиковых шлепанцах. Девушки в легких топиках, в шортиках или коротеньких лосинах – «велосипедках», в легких же босоножках или «вьетнамках». Все они, разгоряченные не только внешней температурой, розовощекие и веселые, заняты своей непередаваемой словами игрой, где легкий словесный флирт пытается перейти на столь же легкие телесные ухаживания – прикосновения, поглаживания, рукопожатия, дружеские лобызания.

В самом углу предпоследних – напротив двери – кресел парень с девушкой целуются взасос и, видимо, уже начинают забывать, и где находятся, и что вокруг кроме них кто-то есть. Посредине длинного, во всю ширину автобуса, заднего сиденья в вальяжной позе, широко расставив ноги, сидит крупный с красным одутловатым лицом, с приличным животом и редкой рыжей порослью на впалой груди парняга. Он разливает из бутылки прозрачное содержимое по пластиковым стаканам, которые передает

из рук в руки ближнее окружение, и громко комментирует по поводу тех, в чью посуду льется спиртное. Фразы типа «второму столику не наливать», «девочки быстро хмелеют, но долго не пьянеют», «Ваван, с тебя тост», сыплются из него как из рога изобилия.

Галерка, перекрикивая друг друга, ведет себя пьяно и вульгарно, чем доставляет остальным двум третям, ждущим проезда через границу, неприятные ощущения. Если же быть более точным, то больше всего они достают «мамаш» с первых трех рядов сидений. Они – нет-нет, да и глотают пилюли, изнемогая от жары и от собственных болячек. Цедят раз за разом воду из бутылок и периодически возмущаются. Они как бы разговаривают между собой, но так, чтобы их было слышно на галерке.

Так продолжается уже довольно долго. Задние сидения ненасытно развлекаются, все более и более, не обращая внимания на остальных. А передние возмущаются, обращаясь к водителю, потому что руководитель туристической группы спит на первом сидении у двери, а разбудить его ни одна из «мамаш» не решается. В общем-то, это и бесполезно, потому что тот принял снотворное, бутылка из-под которого валяется тут же.

И все же одна из этих солидных дам, сидящая с мокрым полотенцем на голове и, видимо, не совсем адекватно воспринимающая ситуацию, время от времени пытается обратить на себя его внимание: «Вообще-то, этим должен заниматься руководитель группы. Георгий Николаевич должен. Безобразие просто. За что деньги платили?»

Руководитель бессовестно молчит, никак не реагируя на замечание, иногда, правда, что-то бормоча себе под нос.

На галерке страсти разгораются все больше. Одна из девушек, взмахнув рукой, в экстазе восхитительнейшего состояния сознания вдруг восклицает:

– Дискотеку хочу, мальчики.

Тамада с рыжеволосой грудью ответил «ща» и громко скомандовал, ориентируясь на водителя, у которого еле слышно работал радиоприемник:

– Фьключите музычку в салон!

Водитель что-то пробурчал по поводу того, что «люди спят», и «музычку» не включил. Компания продолжала гудеть минут пять, о музыке не вспоминая. Однако девушка вдруг снова вспомнила о дискотеке, и недоуменно, и возмущенно вскричала:

– Ни поняла… А где музыка?

– Эй, водитель! – заорал тамада, – фьключите музычку в салон.

Водитель снова отворчался, и какое-то время парень, на что-то отвлекшись, не обращал на него внимания. Потом, не глядя, бесцеремонно отодвинул поникшую на его плечо голову только что желавшей дискотеки, но вдруг уморившейся девушки, и снова выкрикнул:

– Водитель! Фьключите музычку в салон.

Парень не злобствовал. Он просто заторможено, даже с какой-то веселостью в голосе изъявил уже ставшее его собственным желание оттянуться по полной. В нем не было агрессии. Он, видимо, думал, что водитель просто его не слышит. Поэтому и предпринял новый шаг.

– Мамаша…с полотенцем, скажите водителю, пусть фьключит музычку в салон.

Женщина от такой наглости сначала опешила, не нашлась, что ответить, но внутренняя работа в ней, судя по лицу и по тому, как быстро обернулась, закипела.

– Обнаглели совсем. Мама-аша, видите ли. Какая я тебе мамаша? С-сынок нашелся, – она на секунду замолчала, накапливая гнев, чтобы излить его окончательно, – Водитель, наведите, в конце концов, порядок в автобусе, – претенциозно громко процедила сквозь зубы.