Жозеф Бальзамо. Том 1

Дюма-отец Александр

На миг у Жильбера явилась спасительная для его самолюбия мысль, что лошади, люди и даже сам Господь Бог соединились против него. Но подобно Аяксу [60] , он погрозил кулаком небу и если не крикнул, как тот древний герой: «Я уцелею вопреки воле богов!» — то только потому, что знал «Общественный договор» лучше «Одиссеи».

Настал момент, который предвидел Жильбер, — момент, когда он понял, что силы у него на исходе и положение безнадежное. То был ужасный миг борьбы между гордостью и беспомощностью, и в этот миг прилив

энергии отчаяния удвоил силы Жильбера. Последним рывком он почти догнал кареты, укатившие далеко вперед, и увидел их сквозь облако пыли; они показались ему какого-то неправдоподобного цвета, но это оттого, что кровь прилила ему к глазам; стук их колес, смешиваясь со звоном в ушах, отдавался в мозгу. Бегущий с открытым ртом, остановившимся взглядом и слипшимися на лбу потными волосами, он казался автоматом, чьи движения были бы похожи на человеческие, не будь они такими напряженными и однообразными. Со вчерашнего дня он проделал двадцать, если не двадцать два лье. И вот усталые ноги отказались нести его, в глазах потемнело; ему показалось, что земля дрогнула и закружилась под ним; он попытался крикнуть, но из горла не вырвалось ни звука, попытался, чувствуя, что падает, удержаться и, как безумный, заколотил руками по воздуху.

60

Имеется в виду Аякс — меньшой сын Оилея, один из вождей греков при осаде Трои («Одиссея», IX, 505).

Но голос он все-таки обрел: из груди его вырвался вопль ярости, и повернувшись к Парижу, а верней, в ту сторону, где, как он полагал, находится Париж, Жильбер принялся осыпать ужаснейшими проклятиями тех, кто одержал победу над его мужеством и силой. И вдруг, вцепившись руками в волосы, юноша пошатнулся и рухнул на дорогу, правда успев подумать (и эта мысль послужила ему утешением), что, подобно героям древности, он сражался до последнего.

Жильбер упал ничком, но в глазах еще горела угроза, кулаки были сжаты.

Потом глаза закрылись, мышцы обмякли: Жильбер потерял сознание.

И почти в ту же минуту, когда он упал, раздался осипший голос:

— Берегись! Берегись, болван!

Крик сопровождался щелканьем кнута.

Жильбер ничего не слышал.

— С дороги! Задавлю!

И как бы в подкрепление этого истошного крика удар длинного ременного кнута обрушился на поясницу Жильбера.

Но он не почувствовал боли и, все так же ничего не видя и не слыша, остался лежать под копытами лошадей, которые вылетели с боковой дороги, что между Тьеблемоном и Воклером сходится с главным трактом.

Из кареты, которую лошади влекли, подобно тому как ураган несет перышко, послышался душераздирающий крик.

Сверхчеловеческим усилием форейтор постарался остановить лошадей, но с первой, выносной, это ему не удалось, и она перескочила через Жильбера. Зато двух других, с которыми ему управиться было легче, он все-таки удержал. Из кареты высунулась женщина.

— О Боже! — испуганно воскликнула она. — Бедный мальчик! Его задавило?

— Боюсь, похоже на то, сударыня, — отвечал форейтор, пытаясь хоть что-то увидеть сквозь клубы пыли, поднятой копытами

лошадей.

— Ах, несчастный! Ах, бедный дурачок! Остановимся!

И путешественница, распахнув дверь, выпорхнула из кареты.

Форейтор уже спешился и вытаскивал безжизненное и окровавленное, как он полагал, тело Жильбера из-под экипажа.

Путешественница помогала ему, как могла.

— Вот ведь кому повезло! — воскликнул форейтор. — Ни ссадины, ни царапины!

— Но он же без чувств!

— Да это просто со страху. Давайте положим его у канавы и поехали дальше: вы ведь торопитесь.

— Ни за что! Я не могу бросить этого мальчика в таком состоянии.

— Ничего с ним не случится. Полежит и придет в себя.

— Нет! Нет! Какой молоденький, бедняжка! Наверное, сбежал из коллежа, решил побродяжить да не рассчитал сил. Видите, он бледен как смерть! Нет, я его не брошу. Отнесите его в берлину на переднее сиденье.

Возница исполнил приказ. Дама тоже села в карету. Жильбер лежал наискось на мягком сиденье, голова его опиралась на обитые войлоком стенки берлины.

— А теперь пошел! — крикнула дама. — Мы потеряли десять минут. Ежели наверстаешь их, получишь пистоль.

Форейтор щелкнул над головой кнутом, и лошади, прекрасно знакомые с этим грозным сигналом, взяли с места в галоп.

20. ЖИЛЬБЕР ПЕРЕСТАЕТ СОЖАЛЕТЬ О ПОТЕРЯННОМ ЭКЮ

Когда через несколько минут Жильбер пришел в себя, он изрядно удивился, обнаружив, что, так сказать, распростерт в ногах женщины, которая пристально смотрит на него.

То была молодая особа лет двадцати четырех — двадцати пяти с большими серыми глазами и вздернутым носиком; щеки ее загорели под южным солнцем, изящно и прихотливо очерченный рот придавал открытому и жизнерадостному лицу выражение лукавства и настороженности. У нее были красивейшие в мире руки, и красота их еще подчеркивалась лиловым бархатом рукавов, украшенных золотыми пуговицами. Струистые складки юбки из серого шелка с крупными узорами заполняли чуть ли не всю карету. Надо сказать, Жильбер еще больше удивился, когда понял, что лежит в карете, которую несут галопом три почтовые лошади.

Поскольку дама сочувственно улыбалась, Жильбер смотрел на нее, пока не убедился, что она ему не снится.

— Ну как, мой мальчик, вам лучше? — прервала молчание дама.

— Где я? — спросил Жильбер, очень кстати вспомнив фразу, которую он вычитал из романов и которую произносят только в романах.

— Теперь, мой друг, в безопасности, — ответила дама с явным южным выговором. — А вот совсем недавно вам угрожало быть раздавленным колесами моей кареты. Что с вами случилось? Почему вы упали прямо на дороге?

— Я почувствовал слабость, сударыня.

— Вот как! Слабость? А что же стало причиной этой слабости?

— Я слишком долго шел.

— И как долго вы были в пути?

— Я вышел вчера в четыре пополудни.

— И сколько же вы прошли с четырех пополудни?

— Думаю, лье шестнадцать, если не восемнадцать.

— За двенадцать, нет, за четырнадцать часов?

— Да, но я ведь все время бежал.

— Куда же вы направляетесь?