Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— О, вы всегда были добры ко мне. Но вы можете сделать для меня гораздо больше, чем до сих пор. Ах, доктор, я была, выражаясь уклончиво, опасно больна и сейчас еще с трудом верю, что выздоровела.
— Сударыня, — заметил Бальзамо, — врач, поскольку тут и вправду присутствует врач, всегда спрашивает о подробностях болезни, которую ему предстоит лечить. Соблаговолите же рассказать мне как можно точнее, что вы испытывали, и, если возможно, постарайтесь не упустить ни одного симптома.
— Нет ничего проще, милый доктор или милый
— Ого!
— А теперь и вы понимаете! Во время ужина королю подлили любовное зелье, хотя он без того уже влюбился в мадемуазель де Таверне. Известно также, что на следующий день он не собирался ко мне. Он предполагал заняться этой крошкой.
— И что же?
— Он ею и занялся, вот и все.
— И что же там произошло?
— Вся трудность в том, что в точности узнать это невозможно. Хорошо осведомленные люди видели, как его величество направлялся к служебному флигелю, то есть к покоям мадемуазель Андреа.
— Мне известно где она живет. Что же было дальше?
— Дальше? В том-то и дело. Какой вы, граф, прыткий! Если король прячется, следить за ним небезопасно.
— И все-таки?
— Я могу сказать вам одно — его величество вернулся в Трианон среди ночи, в чудовищную грозу, бледный, трясущийся, и у него был жар, едва не перешедший в горячку.
— И вы полагаете, — улыбнувшись, осведомился Бальзамо, — что король напуган не только грозой?
— Да. Лакей слышал, как король несколько раз вскрикивал: «Мертва! Мертва! Мертва!»
Бальзамо хмыкнул.
— Это все наркотик, — продолжала графиня. — Ничто не нагоняет такого страха на короля, как мертвецы, а кроме мертвецов — картины смерти. Он увидел мадемуазель де Таверне спящую странным сном и решил, что она мертва.
— Да, именно мертва, — подтвердил Бальзамо, припомнивший, что в спешке он не разбудил Андреа, — или, во всяком случае, она выглядела как мертвая. Именно так! Дальше, сударыня, дальше.
— Итак, никто не знает, что на самом деле произошло той ночью, верней сказать, в начале ночи. По возвращении у короля начался чудовищный жар и нервные судороги, которые прошли лишь на следующий день, когда дофине пришла мысль открыть в покоях его величества занавеси, чтобы он увидел ласковое солнце, освещающее веселые лица. И все эти неведомые видения исчезли вместе с породившей их ночью. В полдень король съел бульона и крылышко куропатки, а вечером…
— А что же вечером? — переспросил Бальзамо.
— А вечером его величество, не пожелавший, надо думать, оставаться после ночных ужасов в Трианоне, приехал ко мне в Люсьенну, и клянусь вам, дорогой граф, я убедилась, что герцог де Ришелье ничуть не меньший
Торжествующее лицо г-жи Дюбарри, грациозный и лукавый жест, которым она выразила то, что не высказала словами, вполне убедили Бальзамо, что фаворитка все еще имеет власть над королем.
— Итак, вы довольны мною, сударыня? — осведомился он.
— Клянусь вам, граф, я в восторге. Вы сказали чистую правду, говоря мне о непреодолимых препятствиях, которые вы создали.
И в подтверждение своей признательности графиня протянула Бальзамо белую, мягкую, надушенную руку; хоть кожа на ней и не была столь же свежа, как у Лоренцы, однако тепло ее тоже было весьма красноречиво.
— А теперь, граф, поговорим о вас, — предложила г-жа Дюбарри.
Бальзамо поклонился, давая понять, что он слушает.
— Вы уберегли меня от великой опасности, — сказала графиня, — но мне кажется, я тоже спасла вас от ничуть не меньшей угрозы.
— О, вы могли даже не упоминать об этом, — скрывая волнение, промолвил Бальзамо, — я и без того признателен вам. Тем не менее соблаговолите рассказать…
— Как вы понимаете, речь идет о шкатулке.
— И в чем же там дело, сударыня?
— В ней были шифрованные бумаги, которые господин де Сартин отдал для прочтения своим канцеляристам. Все они расшифровали их по отдельности друг от друга, все записали свои расшифровки, и все расшифровки дали один и тот же результат. И вот сегодня утром господин де Сартин приехал в Версаль, как раз когда я была там, и привез эти записи и словарь дипломатических шифров.
— Вот как? И что же сказал король?
— Поначалу король выглядел удивленным, потом испуганным. Короля очень легко заставить слушать, говоря ему об опасности. После удара, нанесенного ему перочинным ножом Дамьена, есть одно слово, с которым у Людовика Пятнадцатого может преуспеть любой, и слово это «берегитесь».
— Итак, господин де Сартин обвинил меня в заговоре?
— Первым делом господин де Сартин попытался принудить меня выйти, но я наотрез отказалась, заявив, что, поскольку никто больше меня не привязан к королю, ни у кого не может быть права удалять меня, когда речь заходит об опасности. Господин де Сартин настаивал, я уперлась, и тогда король улыбнулся, многозначительно глянул на меня и сказал: «Оставьте ее, Сартин, сегодня я ни в чем не могу ей отказать».
Как вы понимаете, граф, я осталась, и господин де Сартин, не забывший о весьма недвусмысленных словах, что я сказала ему на прощание, побоялся вызвать мое недовольство, обвиняя вас. Он стал упирать на недоброжелательность прусского короля к Франции, на стремление иных умов использовать сверхъестественное для подготовки мятежа. Одним словом, с помощью расшифрованных бумаг он объявил множество людей преступниками.
— В каком же преступлении он их обвинил?
— В каком? Граф, вы хотите, чтобы я выдала государственную тайну?