Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Нет, сестрица, — тихо проговорил Филипп, — вы так страдаете, что можете напугать людей и посмелее меня, а я не так уж храбр, когда речь идет о вас. Говорите что угодно, но к такому недомоганию не следует относиться столь легко, как вы.
— Но Филипп, раз врач сказал…
— Врач никогда ни в чем меня не убедит, пока я сам с ним не поговорю. Где его можно найти?
— Он бывает в Трианоне каждый день.
— Но в котором часу? По утрам?
— И утром и вечером, когда дежурит.
— А
— Да, друг мой, и ровно в семь вечера, поскольку он любит точность, он поднимется на крыльцо, ведущее в покои ее высочества дофины.
— Хорошо, — немного успокоившись, сказал Филипп, — я подожду у вас.
142. ОПЛОШНОСТЬ
Филипп спокойно продолжал разговор, исподволь наблюдая за сестрой, которая со своей стороны старалась овладеть собой, чтобы не пугать брата новыми приступами слабости.
Филипп говорил о своих разочарованиях, о забывчивости короля, о непостоянстве герцога де Ришелье; когда же пробило семь, молодой человек резко встал и вышел, оставив Андреа в недоумении относительно его намерений.
Он остановился достаточно далеко от дворца королевы, чтобы его не окликнули часовые, но достаточно близко, чтобы никто не мог пройти незамеченным.
Минут через пять Филипп увидел чопорную, чуть ли не величественную фигуру и по описанию Андреа узнал в ней врача.
Вечерело, однако, несмотря на то, что видно было плохо, почтенный доктор листал опубликованный недавно в Кёльне трактат о причинах и последствиях паралича желудка. Темнота сгущалась, и доктор уже скорей угадывал, нежели прочитывал слова, как вдруг некое непрозрачное тело преградило путь слабому свету, позволявшему высокоученому эскулапу хоть что-то различать в книге.
Врач поднял глаза и увидел перед собою человека.
— Кто вы? — спросил он.
— Прошу извинить, сударь, — отозвался Филипп. — Я имею честь разговаривать с доктором Луи?
— Да, сударь, — ответил тот и захлопнул книгу.
— В таком случае, сударь, позвольте побеседовать с вами, — попросил Филипп.
— Извините, сударь, но долг призывает меня к ее высочеству дофине. Я должен уже находиться у нее и не могу заставлять себя ждать.
— Сударь… — взмолился Филипп, заступая путь доктору. — Особа, о визите к которой я хочу вас просить, находится на службе у ее высочества дофины. Она очень страдает, тогда как ее высочество ничем не больна.
— О ком вы говорите? — осведомился врач.
— Об особе, к которой вас приводила сама ее высочество.
— Речь идет о мадемуазель де Таверне, не так ли?
— Совершенно верно, сударь.
— Вот как? — заметил доктор и вскинул голову, чтобы получше рассмотреть молодого человека.
— Вы, как я понимаю, знаете, что она очень страдает… — сказал Филипп.
—
— Верно, сударь, часто повторяющиеся приступы слабости. Сегодня при мне ей в течение нескольких часов раза четыре становилось дурно.
— Так, значит, юной даме стало хуже?
— Увы, не могу сказать. Но вы же понимаете, доктор, когда любишь человека…
— Вы любите мадемуазель де Таверне?
— Больше жизни, доктор!
Филипп произнес эти слова в таком горячем порыве братской любви, что доктор Луи превратно истолковал их.
— Ах, так, значит, вы…
И врач в нерешительности остановился.
— Что вы хотите сказать, сударь?
— Выходит, вы…
— Что — я?
— Ее любовник, черт побери! — раздраженно воскликнул врач.
Филипп отступил назад и поднес руку ко лбу, лицо его побелело как мел.
— Берегитесь, сударь, вы оскорбили мою сестру, — промолвил он.
— Сестру? Так мадемуазель Андреа де Таверне — ваша сестра?
— Вот именно, сударь, и мне кажется, я не сказал ничего, что позволило бы вам допустить подобную оплошность.
— Простите, сударь, но час, когда вы ко мне подошли, таинственный вид, с каким заговорили… Я подумал… Я решил, что причина тому участие более нежное, нежели просто братская забота.
— О, сударь, никакой любовник или муж не смогут любить мою сестру сильнее, чем я.
— Да-да, теперь я понимаю, что мое предположение вас обидело, и прошу принять мои извинения. Позвольте, сударь…
И доктор попытался пройти мимо Филиппа.
— Доктор, — продолжал настаивать Филипп, — умоляю вас, не уходите, не успокоив меня относительно состояния моей сестры.
— А что же вас так тревожит в ее состоянии?
— О Боже, да то, что я видел.
— Вы видели симптомы болезни.
— Но она серьезна, доктор.
— Ну как сказать.
— Послушайте, доктор, во всем этом есть что-то странное: можно подумать, что вы то ли не хотите, то ли не смеете открыть мне правду.
— Просто, сударь, я тороплюсь к ее высочеству дофине, которая ждет меня.
— Доктор, — спросил Филипп, утирая ладонью вспотевший лоб, — вы ведь приняли меня за любовника мадемуазель де Таверне?
— Да, но вы сами рассеяли мое заблуждение.
— Значит, вы думаете, что у мадемуазель де Таверне есть любовник?
— Простите, сударь, но я не обязан отчитываться перед вами в том, что я думаю.
— Доктор, сжальтесь же надо мною! Вырвавшееся у вас слово засело у меня в сердце, словно обломок кинжала. Не нужно пытаться сбить меня с толку, я ведь знаю, что вы — человек деликатный и осмотрительный. Скажите, что это за болезнь, которую вы готовы были назвать любовнику и не хотите открыть брату? Ответьте же, доктор, умоляю вас!