Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
В самом деле, Жильбер, хоть и жил вдали от общества, инстинктивно догадывался, что триста тысяч ливров в кармане — надежная броня; более всего он опасался зрелища страданий Андреа; лишь перед лицом горя опасался он дать волю собственной слабости, которая помешала бы ему добиться успеха в задуманном деле.
Итак, он вошел в сады, не без гордости, которая была ему очень к лицу, взирая на всех этих садовников, вчерашних его сотоварищей, ныне ставших низшими по сравнению с ним.
Для начала он осведомился о бароне де Таверне.
— Барона нет в Трианоне, — отвечал тот.
Жильбер помедлил.
— А где господин Филипп? — спросил он.
— Господин Филипп уехал вместе с мадемуазель Андреа.
— Уехал! — в ужасе вскричал Жильбер.
— Да, уехал.
— И мадемуазель Андреа уехала?
— Тому будет уже дней пять.
— В Париж?
Мальчишка развел руками, что означало: «Понятия не имею».
— Как так? — вскричал Жильбер. — Мадемуазель Андреа уехала, и никто не знает куда? Ведь была же у нее какая-то причина для отъезда?
— Эх, темнота, да как же иначе! — отвечал мальчишка, не испытывавший никакого трепета перед коричневым кафтаном Жильбера. — Конечно, без причины она бы не уехала.
— И по какой же причине она уехала?
— Для перемены обстановки.
— Для перемены обстановки? — переспросил Жильбер.
— Да, говорят, воздух Трианона оказался вреден ее здоровью, вот она и уехала отсюда по предписанию лекаря.
Допытываться далее не стоило труда: ясно было, что мальчишка рассказал о м-ль де Таверне все, что знал.
Однако потрясенный Жильбер все еще не мог поверить услышанному. Он бросился в комнату Андреа, но нашел дверь на замке.
Коридор был усеян осколками стекла, клочками сена, соломинками, обрывками рогожи: видно было, что отсюда недавно съехали.
Жильбер вошел в свою бывшую каморку; там все осталось так, как при нем.
Окно Андреа было распахнуто: квартира проветривалась; вся комната была видна.
Там было совершенно пусто.
Жильбера охватило ни с чем не сравнимое отчаяние: он бился головой о стены, заламывал руки, катался по полу.
Потом, как безумный, бросился прочь из мансарды, спустился по лестнице, как на крыльях, ринулся в лес, запустив пальцы себе в волосы, и упал на поросшую вереском землю, проклиная жизнь и все ее дары.
— О, кончено, все кончено, — бормотал он. — Бог не хочет, чтобы я вновь обрел ее; Богу угодно, чтобы я умер от раскаяния, отчаяния и любви; вот как искуплю я свое злодеяние, вот как отомщу за ту, кого оскорбил.
Но где же она?
В Таверне! Да, я пойду в Таверне, пойду! Я дойду до конца света, доберусь до самых туч, если понадобится. Я отыщу ее след и буду гнаться за нею, даже если мне придется упасть на полдороге от голода и усталости.
Мало-помалу вспышка горя принесла ему облегчение. Жильбер приподнялся, перевел дух, взглянул по сторонам уже не столь блуждающим взглядом и медленно поплелся по направлению к
На сей раз на дорогу у него ушло пять часов.
«Быть может, — рассуждал он не без оснований, — барон не уехал из Парижа; я поговорю с ним. Мадемуазель Андреа исчезла. И впрямь, ей нельзя было оставаться в Трианоне; но куда бы она ни сбежала, отец знает, где она; одно его слово наведет меня на след; к тому же, если мне удастся победить его скупость, он призовет к себе дочь».
Жильбер, которому это последнее соображение прибавило сил, вошел в Париж около семи часов вечера, то есть к тому самому времени, когда прохлада выманила на Елисейские поля гуляющих, когда Париж еще парил между первыми вечерними сумерками и первыми огнями, которые своим искусственным светом превращают ночь в день.
Молодой человек, согласно принятому решению, направился прямехонько к дверям особнячка на улице Цапли и, не колеблясь ни минуты, постучался.
Ответом ему была тишина.
Он заколотил в дверь еще сильней, но десятый удар принес не больше толку, чем первый.
Итак, и это последнее средство, на которое он рассчитывал, от него ускользнуло. Кусая себе от ярости руки, чтобы наказать тело, страдавшее меньше, чем душа, Жильбер перешел улицу, нажал на пружину на дверях Руссо и поднялся по лестнице.
К платку, в котором хранились тридцать банкнот, был привязан и ключ от чердака.
Жильбер бросился на чердак, как бросился бы в Сену, протекай она в этом месте.
Однако вечер был так прекрасен, пушистые облака нежились в небесной лазури, а от лип и каштанов в ночном сумраке точился сладостный аромат, и летучая мышь билась бесшумными крыльями в стекла его оконца; и вот Жильбер, возрожденный к жизни всеми этими впечатлениями, приблизился к слуховому окну, но, видя, как белеет среди деревьев садовый павильон, где когда-то он встретил Андреа, которая, как он тогда думал, была навсегда для него потеряна, юноша почувствовал, что сердце у него разрывается, и, почти потеряв сознание и опершись на карниз, по которому тянулся водосток, погрузился в тупое и смутное созерцание.
153. ЖИЛЬБЕР УБЕЖДАЕТСЯ, ЧТО ЛЕГЧЕ СОВЕРШИТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЕ, ЧЕМ ПОБЕДИТЬ ПРЕДРАССУДОК
По мере того как стихала боль, охватившая Жильбера, мысли его прояснялись и обретали форму.
Сумерки, сгустившиеся тем временем, не давали ему хорошенько все рассмотреть, и на него нахлынуло непобедимое желание увидеть деревья, дом, аллеи, сливавшиеся под покровом темноты в одну темную массу, над которой, словно над бездной, дрожал ночной воздух.
Юноша вспомнил, как однажды вечером, в более счастливую пору, ему захотелось узнать что-нибудь об Андреа, увидеть ее, даже услышать ее голос; и вот, с опасностью для жизни, еще не оправившись от хвори, одолевшей его после 31 мая, он скользнул по водостоку со второго этажа до первого и ступил на землю желанного сада.