Жребий Кузьмы Минина
Шрифт:
Верно было предугадано Ходкевичем поведение Трубецкого. Тот, выйдя от Больших Лужников и примкнув к ополчению слева, повёл себя чуть ли не по известному речению: двое дерутся, а третий не мешай. Казаки почти не сопротивлялись, когда их стала теснить венгерская пехота Граевского. Они подпустили её к соседним с Калужскими Серпуховским воротам.
Помаячив на поле, Трубецкой вовсе вышел из боя и отвёл назад чуть не всё своё войско.
Но нашлись среди казаков те, кто не захотел отступать с позором. Засев на валу с двумя пушками и приняв к себе охочих
Между тем Пожарскому выпал тяжкий жребий. Ополченцы не выдержали мощного натиска железных хоругвей и стали в сумятице отходить вспять, чтобы переправиться через Крымский брод, к своему стану. С пехотой гусары даже не схватывались — давили конями. Вопль стоял несусветный, жаркое конское дыхание жгло бегущим затылки. Ещё не наступил полдень, а поляки уже могли быть уверены в полной победе.
С дворянской конницей князь встал у переправы насмерть. Держа раненую руку на перевязи, он, как простой ратник, бросался в схватку. В нём было отчаяние человека, теряющего последнюю надежду.
Жертвенное упорство ополченцев грозило Ходкевичу затяжкой главного дела — доставить продовольствие в Кремль. Гетмана вовсе не занимали русские безумцы, заслонившие собой переправу. Ему безразлична была агония ополчения, с которым, как казалось, счёты уже сведены. Чтобы сберечь силы гусар, он остановил бой, тем самым позволив Пожарскому покинуть Замоскворечье и отступить восвояси. Не вкладывая сабель в ножны, опасливо оглядываясь, пересекали реку последние русские воины, которые прикрывали отход. Поляки пугнули их мушкетным залпом. Гетмана могло бы позабавить это зрелище, но он был озабочен известием от Граевского: полковник требовал помощи.
Получив подкрепление, сноровистый Граевский махом взял Серпуховские ворота и стал пробиваться в глубь Деревянного города по Большой Ордынке. Впереди его пехотинцев скакали черкасы Зборовского, сметая всё живое на пути. Пан Александр Зборовский гораздо полютовал в прежние годы, когда ещё служил Тушинскому вору. Это он сровнял с землёй тихую Старицу и побил множество люда под Тверью в схватке со Скопиным-Шуйским. Теперь его густо обагрённая кровью сабля обрушивалась на головы заступников Москвы.
Но путь черкасам преградил крепкий тын Климентовского острожка. Засевшие в нём казаки встретили неприятеля огнём затинных пищалей. Граевский и Зборовский стали огибать острожек, делая вид, что готовятся к приступу. Расчёт оправдался, они целиком отвлекли казаков на себя. С тыла на защитников острожка обрушились гайдуки Невяровского, что до поры до времени таились в другом, Егорьевском острожке близ Замоскворецкого моста, куда пробрались ночью. Завязалась рукопашная.
Застигнутым врасплох казакам трудно было удержать укрепления. От Трубецкого поддержки не ждали — он уже удалился в таборы. Надеялись только на своё везение. Однако слишком неравны оказались силы. И казаки покинули острожек.
Ликующие поляки водрузили свои знамёна на звоннице собора Святого Климента,
Путь гетману был открыт. Но сперва к Серпуховским воротам медленно двинулся громадный обоз с продовольствием. Более четырёхсот тяжело груженных повозок тянулось из гетманского лагеря на Большую Ордынку. По бокам дороги шествовала усиленная охрана.
На стены Кремля и Китай-города, что выходили на реку, поднялся весь осаждённый гарнизон, ожидая скорого появления спасителя гетмана. Кое-где зубцы на стенах были разбиты ядрами, а тесовая кровля порушена, но поляки уже пренебрегали укрытиями, толпились на открытых местах. На многих белели повязки, иные передвигались с трудом. Позавчерашняя сеча стоила больших жертв. Гарнизон обессилел до того, что не дерзнул выйти из ворот. Вторая вылазка могла бы завершиться полным истреблением. Ветер сердито трепал синие потёртые плащи осадного рыцарства, которое голодными глазами всматривалось за реку.
Солнце ещё высоко стояло над землёю. Пластались по голубизне перистые облака. Гетманский обоз уже достиг середины Большой Ордынки. Его голова упёрлась в перегородивший улицы тын Климентовского острожка, и жолнерам пришлось настежь распахнуть ворота, чтобы пропустить повозки сквозь острожек. Тут и обрушились на врага переведшие дух казаки. Зазвенело острое железо. Испуганные внезапными громовыми криками и пальбой лошади стали рваться из постромок, опрокидывали телеги. Сыпались под ноги ошалевшим жолнерам кули и бочонки, короба и корзины. Мучная пыль мешалась с пороховым дымом.
Смело вступили в схватку удальцы Невяровского, но подбегали и подбегали новые казаки, неистово лезли напролом. Смяты были невяровцы, гибли под саблями испытанные венгры Граевского, которым негде было развернуться и сражаться в правильном строю. Теснили казаки и черкасскую конницу Зборовского, заметавшуюся меж опрокинутых телег. Некоторые из казаков бросились в бой на конях, по бокам которых были приделаны торчком острые косы, что пропарывали в тесноте скакунов противника.
Сумятица была страшная. Не замечая своих и чужих потерь, казаки ворвались в острожек. И тут никто никому не захотел уступать.
Кучка гайдуков засела в соборе, паля из мушкетов. Туда устремилась целая станица. Вперёд вынесся юный Мишка Константинов в измазанной дёгтем рубахе и со знаменем в руках. Мишке хотелось подвига и похвалы товарищей. Две горячих пули угодили ему в бок повыше поясницы. Смельчак упал, и знамя его накрыло. К счастью, невдалеке от Мишки оказался его брат Иван, он вынес раненого из сечи.
Во всех уцелевших церквях в Замоскворечье и в Заяузье ударили колокола. На помощь казакам к острожку набегали москвичи. Трупами была устлана дорога у острожных ворот, много народу полегло обочь дороги.