Жребий Судьбы

Казанцева Марина Николаевна

Она давно уже чувствовала, что ей с каждым днём всё труднее терпеть людей — эти помрачённые в рассудке человеческие массы. Ей казалось, что вся эта душевная нечистота восходит от истоптанной земли тяжёлым, смрадным паром и накапливается в низких серых облаках. От отвращения кружилась голова, и ей всё труднее было заставить себя выходить из дома — в школу, где она постоянно испытывала на себе давление всё той же злобы — бессмысленной, беспричинной. Ей было противно ходить в магазин, проходя сквозь строй матерящихся мужиков, которые искали денег на отраву. Противно ездить в транспорте — дня не проходилобез наблюдения подобных ссор и даже откровенного хамства по отношению к беззащитным. Вчера старушку посылают,

сегодня старушка посылает. Эти старики становятся настоящими аккумуляторами негатива — они впитывают в себя, как губки, всё человеческое остервенение. У этой, в маршрутке, в голове словно черви копошились — так выглядел боковым зрением распад нервных тканей. Это обыкновенный старческий маразм, но эта гадина…

Наташу передёрнуло при воспоминании о зверском выражении лица той дамы из родильного отделения, которая так ненавидела своих пациенток. Вот так, рождаются детишки — ещё не сделал первый вдох, а уже попадает под поток злобы. Это похоже на порчу. Что может сделать беззащитная роженица, попав лапы такой вот крокодилицы? Зачем они вообще рождают детей в такой гнилостной среде? Наверно, только потому, что не знают истинного лица своего мира. Мира, который теперь Наташа видит иными глазами.

Домой, скорей домой, в свою светлую комнатку, к своим привычным вещам, к ласковой маме и доброму папе. Всё ей противно вне дома, лишь одно светлое воспоминание в душе — тот месяц, проведённый среди деревенской глуши. И ведьма, которую она ошибочно считала за врага, и которая доверила ей всю свою магическую власть.

Наташа ни минуты не жалела, что нанесла той мерзкой гадине почти смертельный удар в сердце. Выкарабкается — её счастье. Нет — значит, заслужила. Эта тварь так много сеяла вокруг себя подлинно демонской черноты, что захлебнулась собственной отравой — не что-нибудь, а её собственные помойные эмоции, испускаемые в течение всего лишь двадцати минут в замкнутом объёме, собрались в один кулак и вернулись к ней же.

Чернота над металлической дверью входа. Отсвечивают стёкла от уличного фонаря. Подъезд привычно тёмен — опять перегорела лампочка.

Магнитный замок слабо запищал. Наташа, как всегда, с усилием открыла тяжёлую дверь и вошла в темноту. Сзади звонко бацнуло металлом. Платонова протянула руку, нашаривая ручку внутренней двери и тут же услышала шёпот.

— Девушка, а девушка.

Из темноты выползла чуть видная фигура. Раздался слабый щелчок и загорелся фонарик.

— Ты, девушка, меня не бойся. — заискивающе заговорил мужской тенорок. — Я только покажу тебе…

Голос захлебнулся.

В полутьме подъезда вспыхнула фиолетовым огнём ладонь. Пламя стекало с ногтей и тянулось к скорчившейся у стены фигуре. Пять тонких струек осветили мгновенно взмокшее лицо и выкаченные глаза человекообразной мрази, короткие редкие волосы которой вдруг поднялись дыбом. Пальцы человека разжались и выпустили полы пальто, под которым не было одежды.

Пять фиолетовых огненных кинжалов впились в маску ужаса и резко дёрнулись вниз. Раздался короткий вопль, как от кошки, попавшей под трамвай, хлопнула в темноте дверь, и всё смолкло.

ГЛАВА 10. Мутузники

Внутренний толчок пробудил Лёна, но прежде он почувствовал к своей персоне чей-то пристальный интерес. Только потом уже в уши заползло назойливое треньканье скрипок, гнусавое дудение рожков, людские голоса, звон тарелок, шипение очага, смех, разговоры, пьяный шум. А следом так же достигли носа разнообразные запахи кухни: аромат свежей выпечки, жареного мяса, крепкого вина и пива.

Он открыл глаза и обнаружил,

что сидит в харчевне, пристроившись в углу перед пустым столом. На глаза надвинута кожаная шляпа, на плечах — дорожный плащ, опушенный выдрой. Одет он в кожаный колет, в такие же штаны и сапоги. Под рукой заявил о себе плотненький замшевый кошелёк, судя по всему, далеко не пустой. Вот к этому-то кошельку и проявил внимание некий молодец недурной наружности.

Едва Лён приподнял поля шляпы, как наткнулся взглядом на крепкого молодого человека, который уже подсел к нему на лавку и тянулся рукой к кошельку со вполне понятной целью.

— Что надо? — спросил Лён, не вполне проснувшись, зато ощущая под второй рукой надёжный эфес длинной шпаги. И осёкся, увидев прямо перед собой большие голубые глаза со светлыми ресницами, под такими же светлыми бровями.

— Василёк! — воскликнул он, не веря себе.

— Лён?! Какими судьбами?! — изумился старый знакомый по школе в дубе.

Василёк за прошедшие со времени расставания годы сильно вырос, стал по-крестьянски широк в плечах, но сохранил своё красивое лицо с ясными глазами. Волосы его были всё так же светлы, но только уже не так растрёпаны. Теперь лицо Василька украшалось тщательно ухоженными льняными кудрями — чувствовалось, что парень сознаёт свою привлекательность и любит щегольнуть нарядной одёжкой. На нём была надета шёлковая просторная рубашка и вышитая безрукавка с меховой опушкой. Штаны со шнуровкой и добротные сапоги. Весь он походил на сказочного Иванушку, только в глазах не было наивности. Василёк вырос и многое, похоже, в жизни повидал.

— Откуда ты, бродяга?! — радостно спрашивал он, крепко хлопая товарища по плечу. — Э, брат, да ты не из бедных!

— Как ты, Василёк? — взволнованно спрашивал Лён, оглядывая ладную фигуру своего бывшего однокашника по лесной школе. В те поры Василёк был худеньким мальчишечкой, с тонким личиком и большими ясными глазами.

— Да как? Вот так. — развёл широкими ладонями товарищ. — Фифендра меня из школы сбыла на следующей же ярмарке после твоего ухода. К учёбе я оказался не слишком горазд. Попал я к купцу одному, а потом началось всё это с вурдалаками. Большая была буча! Я от купца утёк, да и давай своим умом жить. Я, конечно, не то что ты, не мастак на большие магические штуки, но тоже кое-что умею. Руки у меня ловкие, вот и начал я на базарах городских народ забавлять — шарами жонглировать да булавами горящими. Фокусы показывал ещё — тоже получалось. Да одному-то плохо — стали приставать да требовать долю. Вот я и примкнул к мутузникам.

— К кому? — не понял Лён.

— К мутузникам. — открыто пояснил Василёк. — Всё же кучей лучше выживать — товарищи заступятся в случае чего.

— Это циркачи? — опять не понял Лён.

— Ну, и циркачи тоже! — подмигнул ему в ответ товарищ. Он обернулся и помахал рукой какой-то компании, сидящей за отдельным столом. Вид этих мутузников несколько озадачил Лёна. Выглядели они что-то не слишком похоже на артистов. Понятно, что простодушному Васильку такая компания казалась самой лучшей.

— Мы тут проездом. — пояснял тот. — А ты куда путь держишь?

Тут Лён и вспомнил, что поначалу Василёк примеривался к его кошельку. Нет, не прост так бывший ведьмин ученик, как кажется!

— А чего сидеть за пустым столом? — развивал тему неудавшийся чародей. — Пошли к нам, у нас — компания!

За тем столом и вправду сидели молодые люди не слишком цивильной внешности. Некоторые были с бородами. С бородой был и тот, кого сразу признал за вожака зоркий Лён.

Предводитель шайки был лет сорока, с густой чёрной бородой и не слишком опрятными длинными чёрными волосами. Он один сидел в шляпе. На коленях его заливалась пьяным смехом трактирная девица. Другие барышни тоже бойко хохотали, обнимали подвыпивших мужчин, чокались оловянными стаканами.