Жребий
Шрифт:
"А все-таки, — думал Тимофей Сергеевич, глядя на эту мирную публику, — почему же человек, считая себя существом разумным, проявляет агрессивность и творит Зло?" И опять всплывал перед ним клубок причин и следствий, в которых легко было запутаться.
Неожиданно Нетудыхину стала до осязаемости понятна заповедь, так настоятельно повторяемая Христом: любите друг друга. Чего бы, казалось, проще! И нет ничего более естественней и человечней этой мысли. Но вот же — не любят, стервецы, ни в какую не любят! Наоборот, постоянно делают пакости друг
Кто-то Нетудыхина окликнул:
— Тимофей Сергеевич!
"Сатана! — подумал он мгновенно. — Ну, паскудник! Не оборачиваться! Пусть орет!" Но не выдержал, обернулся и увидел Сережку Фанина, ученика из 10-а класса и своего студийца. Был рад и подал парню руку, потому что среди прочих его учеников Фанин отличался незаурядностью и Нетудыхин втайне подлюбливал его.
— Здрасте! — сказал мальчишка, улыбаясь. Сережа весь светился изнутри и прытью своей напоминал Нетудыхину чем-то жеребенка-стригунка.
— Я вот что хотел спросить, — сказал он без всяких вступлений. — "Дано мне тело — что мне делать с ним, таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить. Кого, скажите, мне благодарить?" Мандельштам. Почему тело? Куда же делась душа? Ведь сначала дана душа, а потом — тело?
Нетудыхин посмотрел на Фанина и сказал:
— Нельзя так ставить вопрос, Сережа. Тело и душа сосуществуют неразрывно. Правда, у иных людей душа зарастает таким чертополохом, что ее уже почти и нет как будто. Но есть просто обладатели тел и есть люди-гении. Мандельштам не отличался заметностью своего тела. Но душа, дух у этого небольшого человека были выдающимися. Ты прочитай его стихотворение внимательно. Там дальше и душа появляется. Разберешься — потом поговорим. Мандельштам — поэт не для легкого чтения.
Парень задумался. Он, кстати, сам раскопал Мандельштама и теперь пытался понять его, кропотливо собирая о поэте-мученике даже самую незначительную информацию.
В школьной студии у Нетудыхина таких выпадавших из общего ряда было двое ребят. Вот этот, Сережа Фанин, и еще один — шепелявый, погруженный не по-детски в себя и совершенно неожиданный Дима Хмель. Мир Димы был анимистичным. Окружающее он воспринимал через животных и растения. Животные у него разговаривали между собой, а растения кровоточили и умирали, подобно людям.
В отличие от Димы Хмеля Фанин был несколько отвлечен и неуемно любопытен. У подростков такое наблюдается нередко. Но быстро проходит. У этого — пока не проходило. Он все хотел объять, всем интересовался, и глаза у него горели ненасытно. Еще не было у него своей точки отсчета, но где-то в душе его уже пробивалась струя истинной поэзии. Нетудыхин много ожидал от Фанина и побаивался за его будущее.
Шли рядом, Тимофей Сергеевич со своим неизменным портфелем и слева — Фанин. Доходили до перекрестка. Здесь Нетудыхину надо было поворачивать направо — туда, к себе домой. Приостановились.
— А вообще, Сережа, — сказал
Нетудыхин, повернувшись, глянул на Фанина: перед ним стоял, криво улыбаясь, Сатана. Нетудыхин оцепенел. Он долго молчал, соображая, и наконец, сказал веско:
— Скотина! — И медленно пошел дальше.
— Тимофей Сергеевич! Тимофей Сергеевич! — заторопился за ним Сатана. — Ну я пошутил! Могу же я пошутить? Я знаю, что вы расположены к этому мальчишке. Вот я и хотел сделать вам приятное.
— Не тронь пацанов! — сказал Нетудыхин с остервенением.
— А я их и не трогаю. Я же вам говорю, мне хотелось сделать вам приятное.
— Не приближайся, мразь! — сказал угрожающе Нетудыхин. — Ударю портфелем — мокрое место от тебя останется. Что надо?
— Да собственно… разговор надо продолжить.
— С разговорами закруглились: сделка не состоится.
— Тимофей Сергеевич, голубчик, не режьте по живому! Никак не может этого быть! Вы же мне обещали подумать!
— Я и подумал, две недели думал. Сейчас вот наложу на тебя, нечистого, крест — и ты испаришься!
— Тимофей Сергеевич, так нечестно! Мы же должны еще договорить! Ну, испарюсь, — правда ваша, не будет меня. А что же автор будет делать потом? Поставит в неоконченном сюжете точку?
— Это его забота!
— Ах, какая жестокость! Какая неслыханная жестокость! Где же ваше декларированное Добро? А сами-то о душе так красиво пацанам проповедуете, — и такая жестокость!
— Не суши мозги! — зло оборвал его Нетудыхин. — Зачем явился?
— Да все по тому же, по договору нашему. Дело-то надо доводить до конца.
— Конец уже наступил.
— Почему наступил?
— Потому что это все афера! Во-первых, у меня нет текста договора, а он должен быть. Во-вторых, я что-то засомневался в подлинности моей подписи под договором.
— Как?!
— А так, очень просто. Экспертиза нужна.
— Но Тимофей Сергеевич…
— Подожди, не суетись, как голый на морозе! Дальше. Один экземпляр договора — мне! Сейчас же, сию же секунду! — Нетудыхин, не прекращая шагать, протянул в сторону Сатаны руку. — Ну!
— Как можно? Я не ожидал такого поворота!
— Договор! — непреклонно потребовал Нетудыхин. — Мне по праву стороны-соучастницы должен принадлежать идентичный экземпляр договора! Должен или нет?
— Должен, безусловно.
— Так гони же! — Нетудыхин остановился. — Иначе разговора не будет.
Требование было высказано крайне категорично и недвусмысленно. Идущие навстречу им люди обратили на их разговор внимание и подумали: конфликтуют мужики, что-то не поделили.
— Сейчас! Сейчас! Я попробую… Бойцы мои все в бегах… У каждого работы по горло… — Сатана повернулся к Нетудыхину спиной и что-то там шебаршил и причитал. Потом раздался какой-то чисто механический щелчок, и он обернулся, бледный и покрытый мелкими капельками пота.