Жрецы
Шрифт:
Видеть таким Ифита-лучника было мучительно.
Вот когда впору было порадоваться, что ни Иолая, ни Ификла сейчас нет в Тиринфе: Иолай, по дороге рассказав близнецам о Салмонеевом братстве и той роли, которую заговорщики отводили Алкиду и Ификлу в грядущей Гигантомахии, уехал через три дня после возвращения. Сказал - искать Автолика. Зачем? Да не все ли равно... А Ификл зачастил к окрестным лекарям и знахарям, хотя был абсолютно здоров, потом его не раз видели в компании местных юродивых; и наконец он отправился по Дромосам в Афины там якобы остановился сам Асклепий, сын Аполлона, земной бог-врачеватель.
–
– А то Эврит дымит на весь мир: Геракл-вор, Геракл-разбойник, Иолу не получил, так коней угнал...
Ифит-лучник не ответил.
Ветер побитой собакой подполз к его сандалиям и заскулил, кружась волчком.
– Мой отец собирался убить тебя, - слова срывались с растрескавшихся губ ойхаллийца словно помимо воли.
– Я видел лук... я видел... я знаю. Он нарочно злил тебя, Алкид.
– Да, - Алкид отвернулся, не в силах глядеть на бывшего учителя.
– Ты прав. Но то, что замышлял твой отец, гораздо хуже, чем просто из ревности застрелить обозленного Геракла.
– Что может быть хуже?
– Смерть многих невинных.
– Неужели мой отец...
– Нет. Их убил бы я. В припадке безумия.
– Безумия?! Но Гера...
– Гера ни при чем.
Алкид чувствовал, что его несет, что он не сможет остановиться, пока не разделит с кем-нибудь тяжкий груз, лежащий на душе...
И он замолчал лишь тогда, когда рассказал стоящему перед ним человеку все.
– Вот, значит, как, - пробормотал ойхаллиец, и выжатого, как тряпка, Алкида передернуло от этого надтреснутого голоса.
– Да, сейчас я понимаю, что имел в виду мой отец, когда в разговоре с Авгием обронил фразу: "Геракл - это неудавшаяся попытка. Теперь мы знаем, какими должны быть Гиганты: неуязвимые для богов и бессильные против нас." Извини, Алкид, но для Одержимых и Павших ты и впрямь "неудавшаяся попытка"; возможно, что и для Олимпийцев - тоже. Поэтому я и пришел к тебе - просить, чтобы ты остановил их.
– Кого - "их", учитель? Салмонеевых братьев? Павших? Олимпийцев? Кого?!
– Нет. Останови Гигантов. Наших... наших детей.
– Ваших детей?!
– Алкид решил, что ослышался.
– Наших детей, - тихо повторил ойхаллиец, подняв на Алкида слезящиеся глаза, полные нечеловеческого страдания.
– Моих, Авгиевой сестры Молионы, Нестора, сына Нелея Пилосского, Подарга, сына Лаомедонта, Филея Авгиада и других... А также, - Ифит сглотнул, и острый кадык судорожно дернулся, словно кусок застрявшего в горле яблока, - а также сестер-Горгон, Сфено и Эвриалы [Горгоны - дочери Морского Старца Форкия и Кето-Пучины: Сфено (греч. Сильная), Эвриала (греч. Далеко Прыгающая), Медуза (греч. Властительная)], убитого тобой Трехтелого Гериона, его отца Хрисаора Золотой Лук и прочих потомков Павших и древних титанов, о которых люди предпочли забыть.
– Вы, - изумление мешало Алкиду говорить, - вы... решились?!
– А кто нас спрашивал?!
– хрипло выкрикнул Ифит.
– Никто... не спрашивал... никто! Наши отцы просто втолкнули нас в Дромосы ("Ты знаешь, что это такое?" - "Знаю", - кивнул Алкид) и захлопнули дверь за нашими спинами! А сами мы не умели их открывать... да и сейчас не очень-то умеем. Вот так, Геракл, глупые дети хитроумных отцов оказались
– А... Те? Горгоны, Герион... другие? Их что, тоже втолкнули?!
– Нет. Их убедили. Убедили в необходимости продолжения рода, в необходимости притока свежей крови, как это делают Олимпийцы. Ведь их дети друг от друга рождались чудовищами, с сознанием и повадками Зверя: запугать до смерти какую-нибудь Лерну или Немею, добиться человеческих жертвоприношений и осесть в смрадном логове, пока не придет...
– Какой-нибудь Мусорщик, - жестко закончил Алкид без боли или иронии; просто подводя черту.
– Какой-нибудь Геракл, - отрезал Ифит, и что-то в его голосе, в отвердевшем лице, в холодном прищуре напомнило о былом.
– Потому что боги выжидают, Геракл приходит сам, Зверь охотится или спит, а мы, сыновья и младшие родичи Одержимых... о небо, нас просто использовали! Как племенной скот, тупую, бездушную скотину, годную лишь на одно - размножаться!
Воспрянувший ветер комкал сказанное Ифитом в горсти, рвал в клочья и обрывками швырял в Алкида.
– Страшно... поначалу это было страшно. Многие не выдерживали; четыре женщины умерли родами. Молиона повредилась рассудком, родив от Трехтелого двух сросшихся идиотов, чуть не разорвавших ей чрево - но детей не отдала, кричала, кусалась... сейчас они в Элиде, у Авгия. Полиба-лаконца милашка Сфено просто разорвала, не удержавшись в миг оргазма! Мне повезло: Попрыгунья, ее сестра, оказалась сдержанней... Позже к нам прислали еще людей, в том числе и мою сестру Иолу. Я пытался...
– Иолу?!
– Да. Но отец почти сразу забрал ее, сообразив, что она не вынесет... впрочем, того, что Иола успела увидеть, ей хватило - с тех пор она перестала разговаривать и испытывать боль.
Алкид вспомнил Иолу-невесту: леопарды, кровь, крик, и сгусток ледяного, нечеловеческого равнодушия на носилках.
– Четыре года, - почти беззвучно бормотал Ифит, - четыре с лишним... человек - странное существо! Он способен привыкнуть ко всему, привыкнуть, притерпеться... нас даже начало тянуть друг к другу, возникли какие-то болезненные привязанности... мы даже ревновали! Я думал, что начинаю понимать их, потомков титанов, не ставших чудовищами, но и переставших быть чудом!.. так, эхо, отзвук былого величия. Они одиноки, Алкид, безмерно, невероятно одиноки на забывшей их Гее. "Лучше уж Тартар", сказала однажды мне Сфено. И была права. Уйдя от мира живой жизни и не превратившись в беспамятные тени, они живут как в полусне, отгородившись в своих замкнутых мирках от всего, погрузившись в иллюзии и воспоминания... Встреча с нами была для них не меньшим потрясением, чем для нас - с ними; вот почему позднее Герион предпочел погибнуть, но не пустить тебя к одному из Флегрейских Дромосов.
– Что ж он мне сразу-то не сказал?!
– растерянно пожал плечами Алкид.
– Сказал? Тебе?! Для них Геракл - кровавый призрак, ужас бессонных ночей, убийца-герой, живая молния Зевса! А на Флеграх к тому времени дети не только рождались, но и выживали! Необычные, в чем-то ущербные - но дети! Наши дети!
– хотя их почти сразу отбирали Одержимые, воспитывая отдельно...
Кажется, ойхаллиец плакал.
Вдруг он качнулся к Алкиду и обеими руками вцепился в фарос собеседника, сломав серебряную фибулу в виде эмалевой бабочки.