Жук
Шрифт:
Он переводил взгляд с лица на лицо. Девчонки казались старше, смотрели отчужденнее; вот и она. Подпись: «Изабелла Бабушкина». Бледная, бесцветная, эта девочка была примечательна только именем. Изабелла Бабушкина.
Или все-таки не она?
Девочка на фото не была такой худой. Хотя… Столько лет прошло.
Она или не она?
Он закрыл тумбу, выключил свет и снова лег, положив фотографию у кровати. Стоило опустить веки — перед глазами появлялся жук, готовый взлететь. Каждый ус его,
Итак, под дулом пистолета он навестил шайку наркоманов в их притоне. Неведомо как — распыляя? — они вместе потребили неизвестный галлюциноген. Дима сорвал голос, участвуя в ритуальных кампаниях, получил новый опыт и слава богу, что вообще остался жив. Телефон пропал, и шут с ним; единственное, что Диму по-настоящему тревожило, — как распорядится безумная Изабелла Бабушкина его телефонной книгой?
Там ведь был и домашний номер. Бесхитростно названный «Дом».
Он оповестил знакомых и коллег, что телефон украли. Через несколько дней восстановил свой номер. Вытащил из ящика стола старую трубку — поцарапанную, хлипкую, но рабочую; жизнь входила в колею, новых неприятностей не случалось.
И радости тоже не было.
Он тихо сидел в своем офисе, верстая брошюры и методички, и с начальством объяснялся в основном знаками, а с мамой — усталым шепотом. Иногда открывал тайную папку на домашнем компьютере и перечитывал свои стихи — пафосные, фальшивые, без единой свежей метафоры. Иногда, совсем загрустив, сочинял новые — ещё хуже.
Все равно этот позор некому было показать.
Он привык каждый день, возвращаясь с работы, покупать чекушку в универсаме на углу — вместе с яблоками, кефиром, хлебом — и потихоньку от мамы выпивать ее перед телевизором. Тогда становилось легче.
Он не был толстым, но ощущал себя поросшим тоннами душевного сала. Он не был стариком, но видел в зеркале усталое злое лицо. Он ждал, что что-то изменится в жизни, — но не менялось ничего.
Прошла неделя, другая, третья. Голос его кое-как восстановился — хотя не было надобности петь или говорить о чем-то стоящем. Связки поправились, но Дима по привычке изъяснялся знаками — безмолвный, безгласный офисный червь среди миллионов таких же.
Но по ночам ему снился взлетающий жук. Сон этот из тяжелого, почти кошмарного вырастал в грандиозное ночное представление: нагудевшись и надрожавшись крыльями, жук отталкивался от Диминого пальца и по спирали уходил в небо, светлое и по-летнему легкое, и Дима понимал, что летит вместе с ним, что у него крылья, а тяготения не существует… И он летал, как младенец, во сне и просыпался каждое утро обалдевший, минут на тридцать счастливый, и так длилось, пока однажды
На городской телефон обычно звонили маме; она взяла трубку и сразу после «алло» отозвалась довольно сухо:
— Дима не может говорить. У него пропал голос.
Дима замахал руками. Он ждал звонка от заказчицы и допускал, что она позвонит по городскому. Мама поджала губы; не проходило недели, чтобы она не вздохнула по случаю: «А я думала, внуков успею понянчить», но если сыну звонила женщина — мама хищно подтягивалась, как матерый волк при виде соперника.
— Алло? — хрипловато спросил Дима, завладев телефоном.
— Тебе нужна твоя трубка?
— Какая? — он не зразу узнал голос. С заказчицей они были на «вы».
— Мобильник! — рявкнула собеседница.
— Нет, — сказал Дима и разозлился, потому что голос его прозвучал испуганно. А он вовсе не считал себя трусом. — Уже не нужна!
— Да ладно, — примирительно отозвалась Изабелла Бабушкина, или кем она там была, на другом конце провода. — Скажи адрес, кину тебе в почтовый ящик.
Дима замотал головой, забыв, что собеседница его не видит:
— Не надо! — И добавил, не желая казаться напуганным: — У нас ящик без замка. Проще в урну выкинуть.
Женщина хмыкнула на том конце связи:
— Тогда как?
Дима замер. Жук внутри его дрогнул крыльями; жуку, наверное, тоже страшно в первый раз взлетать, но крылья сами принимают решение.
— На прежнем месте, — сказал Дима. — Я имею в виду, встретимся. Как тогда.
— Как тогда? — В ее голосе звучал сарказм.
— Там, у остановки сорок шестого, — он помолчал и добавил: — Изабелла.
Они еще гудели в зеленой кроне. Но короткий сезон прошел, и жизнь подходила к концу. Тише сделался гул, и асфальт под липой покрылся пятнами — многие, упав с неба, нашли свою смерть под колесами.
Дима взял на руку большого, еще сильного, но уже потерявшего небо жука. Вот он, отлетался, навсегда приземлился; навсегда?
Дима вытянул руку. Щекоча и царапая лапами, жук поднялся по его руке, по указательному пальцу до самого ногтя и там, почуяв трамплин, стал раскачиваться.
Он молился жучиным богам. Он читал, ритмично кланяясь, свою священную книгу. И вот — коричневые жесткие крылья поднялись, выпуская длинные, пепельно-прозрачные крылья для полета. Жук загудел, отрываясь от опоры, и взмыл в небо по спирали.
И Дима на секунду взлетел вместе с ним.
— Привет, — сказали у него за спиной.
Он обернулся. Изабелла Бабушкина, тощая, как узник, в джинсах и футболке, стояла перед ним с телефоном в руках.
— На. И чтобы не говорил, что тебя ограбили.