Жулики, добро пожаловать в Париж
Шрифт:
Парадокс, да и только! Во многих странах Третьего мира и на развалинах советской империи правительства мучаются над проблемой — как заставить крестьянина вкалывать? На Западе иные заботы: как бы такое придумать, чтобы крестьянин сидел подольше, сложа руки.
Кажется, так просто одним взмахом руки разрубить все эти противоречия: разрешите западным крестьянам работать столько, сколько они хотят, пусть завалят зерном, фруктами, овощами и мясом весь мир. Исчезнет голод, падет детская смертность, сгладятся социальные противоречия. Кому это мешает? Прекраснейшая, гуманная идея! Все народы мира стоя должны ей аплодировать! Остается только один маленький вопрос: кто за это будет платить?
Увы, мировая экономика сложна и противоречива.
Почему бретонские рыбаки устроили настоящее сражение с полицией и разгромили прилавки в «Ранжисе»? Рыбный экспорт стран, не входящих в Европейский Союз, больно ударил им по карману. Месячный заработок французских рыбаков опустился до двух тысяч франков, в два раза ниже официальной минимальной зарплаты. Конкуренты — рыбаки Африки, Южной Америки, Польши, России. И впрямь, африканский рыбак счастлив, если ему в месяц заплатят сто долларов, то есть пятьсот пятьдесят франков. Для него это неслыханное богатство. А во Франции на две тысячи франков в месяц не проживешь.
И получается, что с одной стороны, свободный рынок выгоден для потребителя (низкие цены), а с другой стороны приводит к безработице, падению производства и в конечном итоге — к большим социальным расходам для государства. Не случайно, все громче раздаются голоса, требующие оградить пространство Европейского Союза таможенными барьерами. Европа боится, что она не выдержит конкуренции с развивающимися странами Юго-Восточной Азии, где зарплата в десять раз ниже европейской, или с Китаем, где до сих пор используется труд заключенных, то есть практически бесплатный.
Но вернемся к французским крестьянам. Кроме экономических и социальных аспектов, есть еще проблемы чисто человеческие. Численность крестьянского населения в стране сокращается из года в год. Старики уходят на пенсию, молодежь уходит в город. А ведь профессия крестьянина наследственная: навыки, опыт, если хотите, понимание своей земли передаются из поколения в поколение. Мне, например, доставляет удовольствие слушать, как винодел рассказывает об особенностях своих виноградных лоз, и почему этот виноград дает вино высшего качества, а рядом, на косогоре, — весьма среднего. Или хозяин молочной фермы, специализирующийся на изготовлении особого фирменного сыра, приоткрывает некоторые тайны своего мастерства: в сырную смесь добавляется трава, которую только он один знает, где искать, а каменные формы для сыров достались ему от его прадеда — прадед понимал, какой камень лучше. Если по каким-то причинам закроет фермер свое хозяйство — исчезнет уникальный сорт. И так во всех крестьянских профессиях. К тому же, практика показывает: пришлые люди, то есть люди, приехавшие из города и купившие ферму, чтоб заняться крестьянским трудом и заработать, как правило, на земле не задерживаются, у них ничего не получается.
Выбить крестьянина с его земли, нарушить преемственность поколений довольно просто. А вот когда приходит пора восстановить крестьянское хозяйство, то это задача почти невыполнимая. Я убежден, что все беды России оттого, что во время коллективизации трудовое крестьянство было уничтожено как класс. Сгинули народные умельцы на рудниках, лесоповалах, на так называемых комсомольских ударных стройках, а теперешний колхозник, у которого вся
Сейчас в России модно кичиться своим дворянским происхождением. Я из крестьян, все мои предки по отцовской линии жили в Калужской губернии. Гладилин — фамилия довольно редкая, но в Сухиническом районе есть деревня, где почти все — Гладилины. Моего отца в семнадцатом году из деревни забрали в царскую армию, потом он стал красным конником, был тяжело ранен, ему ампутировали ногу. Возвращаться инвалидом в деревню бессмысленно. Отец был очень одаренным человеком, он окончил рабфак, университет, работал на разных должностях, был даже заместителем наркома, потом вернулся к своей первой профессии — юриста. Но это уже другая история, и рассказываю ее потому, что когда волею обстоятельств было выбито из поколений одно звено, то я, внук и правнук крестьянина, даже не представляю себе, как бы я мог вернуться к крестьянскому труду. И не только в России, где ныне стать фермером — равно подвигу, а во Франции, где все налажено, где все под рукой, если бы мне подарили земельный участок, я бы наверно даже огород не смог вскопать — потеряны навыки, утрачен интерес.
Много лет я живу во Франции и все эти годы слышу, читаю и вижу: крестьяне устраивают демонстрации, бьют стекла префектур, перегораживают автострады, выливают из цистерн импортное дешевое вино, жгут туши новозеландских баранов, давят марокканские помидоры, — в общем, всячески безобразничают. И почему-то полиция на это смотрит сквозь пальцы. Более того, большинство французов сочувствуют крестьянам, хотя, казалось бы, странно: ведь все эти товары по дешевым ценам предназначались массовому французскому потребителю. Разумеется, крестьяне могли бы прибегать к более цивильным действиям, разумеется, присутствует некий элемент анархии, разумеется, от конкуренции нельзя слепо ограждаться — надо как-то приспосабливаться к открытому рынку. Все это так. Однако в главном крестьяне правы: доступными им средствами, пускай, несколько архаическими, они борются за свое выживание. И Франция это понимает. Ведь французское крестьянство, крестьянское сословие — национальное богатство страны. Утратить его — не дай Бог…
Какие девочки в Париже?
«Какие девочки в Париже, Боже мой! Какие девочки в Париже, просто сказка!» — написал 30 лет тому назад товарищ Евтушенко, а до него (и после него) примерно в тех же восторженных выражениях писали разные мистеры, милорды, герры, сеньоры и другие серьезные господа из разных стран, занимавшие не последнее место в мировой литературе. Между прочим, старая русская пословица — «Париж, Париж, приедешь-угоришь», — подразумевала, что в Париже можно сойти с ума не из-за обилия музеев и памятников архитектуры. Когда (уж не помню, при каком российском императоре) дворянских сынков стали посылать в Париж для повышения, так сказать, их культурного уровня, то притягательная сущность Парижа была сформулирована фразой из одного частного письма, ставшей классической: «Продай, мама, лебедей, вышли денег на…» Несколько грубовато, но зато открытым текстом. В общем, у Парижа есть определенная репутация, и французы этого не стыдятся. Более того, как мне кажется, они это умело используют.
Например, после того как немецкие генералы в первой франко-прусской войне вчистую разгромили великую французскую армию, слывшую со времен Наполеона непобедимой, то тогда, по идее, если не столица мира, то столица Европы должна была бы переместиться из Парижа в Берлин. Однако этого не случилось, потому что парижанки на эстрадах кабаре стали танцевать новый танец, задирая юбки — знаменитый «канкан». На этот неожиданный и коварный ход французской стороны железный канцлер Бисмарк так и не нашел ответа. Первенство осталось за Парижем. И впрямь, кого сейчас интересуют итоги войны 1870–1871 годов? Зато канкан по своей революционности стал событием, сравнимым разве что со взятием Бастилии.