Жулики, добро пожаловать в Париж

Гладилин Анатолий Тихонович

Для советских людей (для тех счастливчиков, которым разрешали заграничные поездки) Париж был городом классовых битв, международных конгрессов, музея классической живописи — Лувра и Стены парижских коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Правилом хорошего тона считалось описывать свои впечатления от посещения квартиры Ленина на улице Мари-Роз, хотя наиболее передовые деятели культуры отваживались упоминать и музей импрессионистов, и даже Пикассо, о живописи которого можно спорить, зато сам он — член французской компартии. И на этом фоне всеобщей благопристойности, в порыве отчаянной смелости, Евтушенко воскликнул: «Какие девочки в Париже!». На мой взгляд, именно эта строчка и принесла ему всесоюзную славу.

…И вот поздним вечером, после дня,

насыщенного культурными мероприятиями (Лувр, музей Родена, посещение редакции газеты «Юманите»), мы поднимаемся по темным, узким улицам в сторону Монмартра. Нам удалось оторваться от «хвоста» — из определенного ведомства — и от наших литературных стукачей. Мы свободны. Куда же мы так целеустремленно держим путь? Конечно, на пляс Пигаль. Наконец мы на этой таинственной, манящей площади, где через каждые десять метров стоят юные и не очень юные создания в коротких юбчонках, где в барах сидят девушки вообще чуть ли не в чем мать родила, а швейцары у сияющих рекламой дверей зазывают на стриптиз. Впрочем, нас не трогают; каким-то непостижимым образом многоопытный глаз швейцара определяет, что мы — советские, а с советских что взять? У них не только на девочку, не только на вход на стриптиз, да просто чтоб кофе выпить в кафе нет денег. Тем не менее, побродив по площади и в окрестностях часа два, мы возвращаемся довольные и полные впечатлений. Было это почти сорок лет тому назад, когда я в составе советской делегации впервые приехал в Париж.

Ну хорошо, у меня, двадцатишестилетнего парня, и, как потом писали в характеристике, «морально нестойкого», интерес к пляс Пигаль был естественным. Однако мои спутники были солидными писателями, прошедшими войну… Сейчас невозможно представить, что когда-то они были способны на подобные шалости. Так нет, как видите, поперлись на Пигаль. Вы ждете от меня имена? Их я никогда не назову — ни под пытками гестапо, ни в камерах Лубянки. Кто знает, как это им отзовется, и потом я верен былой мужской корпоративности.

Когда в эмиграции я встречался со своими советскими друзьями (и это тоже были «имена», простых работяг с завода «Красный пролетарий» в Париж не пускали), так вот, угадайте, куда они просили их повести в первую очередь? Правильно, угадали, в мемориальную квартиру Ленина! Мне могут возразить — «ну да, для советских это был запретный плод, поэтому их так туда и тянуло, а вот для людей из нормальных стран…» Признаться, я тоже так думал, пока не встретился в Париже с моим давним знакомым, дипломатом из американского посольства в Москве. Он был с женой, возвращался из Москвы в Вашингтон, на повышение. Ну, покатал я их по городу, показал все культурные достопримечательности, и вдруг слышу: «Повезите нас, пожалуйста, на Пигаль!». От удивления я чуть не врезался в грузовик. Спрашиваю: «Советские интересуются — это ясно, а вы-то чего там не видали?». Несколько смущенно супружеская пара отвечает: «У нас не то. И потом Вашингтон — маленький город». Спустя много лет, будучи в Вашингтоне, я понял: действительно, если чиновника из Госдепартамента заметят на 14-й стрит, то могут сделать определенные оргвыводы.

Работая на американском радио и озверев от сплошных политических программ, я много раз предлагал начальству: «Давайте я сделаю репортаж с пляс Пигаль. Держу пари, во время трансляции этой передачи советские глушилки чудесным образом умолкнут…». Начальство посмеивалось, но разрешения не давало. Как видите, высокую мораль блюдут не только советские, но и американские чиновники. Это теперь, когда на каждую валютную проститутку приходится по три статьи в московской прессе, ранее запретную тему можно обсуждать и по западным радиоголосам.

Вроде бы русским эмигрантам, ставшим коренными парижанами, есть что поведать о парижских девочках. Наверно. Но это — опять выдавать чужие тайны. Впрочем, об одной истории я могу рассказать, уж слишком она известна. Писатель Виктор Платонович Некрасов, царство ему небесное, как-то подошел к девочке, стоявшей на Пигали, спросил,

сколько она берет, заплатил, а потом сказал, что, мол, глупостями я заниматься не буду, лучше приглашу тебя в кафе на кружку пива. Дама пожала плечами, согласилась. Сидят они в кафе, Некрасов (русская писательская любознательность, инженер человеческих душ) задает вопросы, дама охотно отвечает — «вон, дескать, какое тяжелое житье-бытье», но через двадцать минут дама деловито взглянула на часы и сказала, что если месье хочет продолжать беседу, то пусть платит еще. Виктор Платоныч остался в кафе допивать свое пиво, а дама вернулась на боевой пост, наглядно продемонстрировав, что для парижских девочек время — деньги.

У парижских девочек (вы понимаете, кого я имею в виду) есть свой профсоюз, и они иногда устраивают забастовки. Их даже приглашают на телевидение — так сказать, для обсуждения насущных проблем, — и некоторые из них утверждают, что довольны своей жизнью. А другие, когда журналисты их подбадривают — «мол, вам нечего стыдиться, профессия как профессия», ехидно отвечают: «Вот вы бы обрадовались, если бы ваша жена или дочь вышли на улицу?». Как правило, после такой реплики журналисты надолго замолкают.

Проституция во Франции не запрещена. Запрещено сутенерство. В принципе, девочка не имеет права зазывать клиента, но если она стоит на улице и, стреляя глазками, крутит в руках ключи, кто же ей помешает? Свобода. Серьезно дебатировался вопрос, чтобы опять открыть во Франции дома терпимости, но против этого сомкнутыми рядами выступили заинтересованные лица — сами девочки. И довод их такой: «На улице я сама хозяйка, — с кем хочу, с тем и иду; а в заведении патрон (или патронша) заставит ублажать любого клиента, и это, мол, будет ущемление моей личной свободы». Проект не прошел. Во Франции личную свободу уважают.

Бесспорно, проституция во Франции превратилась в целую индустрию. Но об индустрии зрелищ и удовольствий я расскажу в следующем письме из Парижа. А пока попытаюсь ответить на вопрос, с которого начал: «Какие девочки в Париже?». Разные. И разного возраста, и далеко не девочки. И по моему впечатлению, на улицах в так называемых «горячих кварталах» стоит вторая или третья сборная. А «первая сборная» — это манекенщицы, продавщицы в дорогих магазинах, натурщицы для рекламных моделей, просто студентки, просто ваши соседки в метро и в автобусе — словом, обыкновенные парижанки, к первой древнейшей профессии отношения не имеющие. Одеты они по-разному, но все им идет, и держатся они очень свободно и уверенно. Возможно, они склонны к флирту, готовы на легкий роман, возможно, в искусстве любви они дадут сто очков вперед профессионалкам. Увы, лично я не знаю, не проверял. Дело в том, что второй раз в Париж, уже на постоянное жительство, я прибыл в том возрасте, о котором точно сказано: «Желания почти угасают, зато нравственность стремительно растет…».

Индустрия развлечений и удовольствий во Франции

На проклятом Западе, где, как известно, продается все то, что покупается, было бы странно, если бы на развлечениях не делали бизнес. И во Франции развлечения, связанные с женщинами, действительно стали и индустрией, и бизнесом. Ну, во-первых, реклама. Даже плакаты в аптеках больше смахивают на эротические картинки. О телевизионной рекламе и говорить нечего: о чем бы ни шла речь — стиральный порошок, сыр, автомашина, бурильный станок, — присутствие полуголой бабы обязательно. Причем, степень обнаженности женского тела бьет все рекорды. По сравнению с французской, реклама на американском, немецком или голландском телевидении — унылое пуританское зрелище. Во-вторых, бизнес, связанный с проституцией, можно сказать, в традициях Франции. В одном письме из Парижа я уже упоминал, что во Франции проституция не запрещена, запрещено сутенерство. Новоявленные питерские и московские рэкетиры, берущие с девочек дань, всего лишь копируют нравы преступного западного мира. Во Франции с сутенерством усиленно борются, но с переменным успехом.