Журавли и цапли . Повести и рассказы
Шрифт:
— Птичья столовая…
— Пятнадцатая…
Останавливаются и записывают. Потом дальше идут, ведя учет сеянцам и саженцам, сухостою, обреченному на вырубку, и деревьям-патриархам с табличками, на которых написано: «Охраняются ЮДЛ» — юными друзьями леса.
Вдруг вдалеке запел охотничий рожок. Женька Орлов, Генка Юровец, Мишка-толстый и Оля-учетчица замерли, как стая гончих перед тем, как броситься на призыв. Лица всех отразили одно и то же — тревогу. Охотничий рожок мог кричать только в одном случае: если владельцу рожка или обитателям леса грозила беда.
— За мной! — крикнул Женька и побежал.
Скорей, скорей, скорей… Мягкая, как резиновая, пружинит под ногами тропинка.
Вон он уже не на Оле, а на сухом пальце бабы-яги трепещет, как подбитая бабочка. Ладно, не до пилотки, не до банта. Скорей, скорей, скорей… Стоп! У входа в лосиный загон стоит Лялька и, запрокинув голову, трубит в рожок. Ничего не видит, ничего не слышит, как глухарь на току, трубит и трубит…
— Что… случилось? — Женька налетел, вырвал рожок у Ляльки изо рта. — А?
— Лось ушел.
— Сам?
Вопрос не напрасный. Обшивали загон прочно, в три жерди: не проскочишь и не перескочишь.
— Не знаю, — сказала Лялька. — Нет, и все.
Женька Орлов свистнул. Изгородь цела, а лося нет.
На вертолете его, что ли, вывезли? Пошел вдоль, пробуя прочность жердей. В одном месте жердь поддалась сто усилиям и отвалилась: держалась на честном слове. Нет, не на одном слове. Еще — на лыке, которым была привязана к дереву. Плохо привязана. Тот, кто выпустил лося, не хотел привязывать крепче. Так, привязал для отвода глаз. Кто же выпустил лося?
Впрочем, это нетрудно будет узнать. Женька Орлов поманил ребят и повел по лосиному следу: вон он, широкий, рожками вперед, — незрячий увидит.
Шли тихо, ступая по-лесному — сперва на пятку, потом на носок, — жарко дыша в затылок друг другу.
Женька Орлов остановился и поднял руку. Замерли, прислушиваясь. Впереди, за ореховыми кулисами, кто-то басом нежничал с лосем — называл по имени и командовал: «Встань», «Ляг». Женька сразу узнал этот голос, и страшная картина представилась его мысленному взору: папа-браконьер пытается заарканить лося, чтобы увести его подальше в лес и убить. Выскочить, заорать, напугать… Но он не сделает этого. Тело как вата, безвольное и вялое, ни страхом, ни силой не стронешь с места. Женька Орлов оглянулся на Ляльку и глазами приказал: посмотри. Лялька скрылась в кустах и вернулась сияющая.
— Там твой папа лося фотографирует. Сохатый за ним, как собачонка, ходит.
Сказала и нахмурилась, ревнуя лося к Женькиному отцу. За ней сохатый тоже, как собачонка, ходит. Зачем же еще за кем-то?
— А кто позволил?! — вспылил было Мишка-толстый и осекся, вспомнив, что отец-то Женькин, а Женька как-никак начальство.
— Ладно, — пообещал Женька, — я ему… — и осекся, измеряя свои возможности, — я ему скажу, чтобы, когда надо, спрашивал.
Генка Юровец ехидно переглянулся с Мишкой-толстым: разве сын против отца пойдет?
Затрещали кусты. Ребята попрятались. На тропинку вышел лось и стал тревожно принюхиваться. Женька догадался: почуял Ляльку. Но тут в зеленом тоннеле, пробитом сохатым, показался Илья Борисович и поманил лося за собой: повел к загону.
Ребята осуждающе смотрели на Женьку. Он понял: осуждают за то, что при них не поговорил с папой. Вот люди. Их бы в его шкуру. Чтобы поняли, как это непросто против отца сыну…
Глаза ребят ждали ответа.
— Дома скажу, — буркнул Женька. — Пошли.
Прошла в лесных и школьных хлопотах осень. Наступила зима, да такая, что по утрам из-за снега дом
Завтра воскресенье, и улица детей спит: с утра всей зоной в лес, спасать зверье. Для них, детей, снегопад всего-навсего долгожданная радость, для зверья, птиц — нежданное бедствие. Поубавятся завтра запасы подземной кладовой, да и с собой из дому кое-что захватят: пшена, гороху, гречки, конопли. Полакомится лесной народ.
Улица взрослых бодрствует: кто за столом, кто возле телевизора, кто с книгой под солнцем настольной лампы.
Орлов-старший тоже не спит. Принимает гостя. Гость — большой, грузный, в дверь вошел боком — больше слушает, чем говорит. Во всяком случае, Орлову-младшему его голос слышится реже, чем голос папы. Женька лежит в горнице, на раскладушке. Его комната вместе с кроватью отданы гостю. Заснуть бы, завтра в лес. Но чем настойчивее Женька хочет заснуть, тем меньше хочется ему спать.
За стеной всего только рюмками чокнулись, а голова у засыпающего Женьки загудела вдруг, как колокол. Слух обострился и тут же уловил такое, отчего сон сразу пропал.
— За вашего лося, — сказал папа.
Гость сыто хрюкнул, и рюмки снова чокнулись.
Женька вскочил и сел, набросив одеяло. За лося? Как он сказал? Ну да, так и сказал: «За вашего лося». Вот он какой гость — свинья в медвежьей шубе. И шапка медвежья. И унты. Сколько медведей на себя перевел! А ружье? В медвежьем чехле, складное. Он сперва про этот чехол подумал, что… А ничего он не подумал, просто не обратил внимания: ни на чехол, ни на самого гостя. Папа, как гость пришел, турнул Женьку спать:
— Мы тут, мужики, побалакаем, а ты бай-бай…
«Мужики», «побалакаем«», «бай-бай»… Никогда папа таким языком не разговаривал. А тут вдруг… С чего бы это? Теперь ясно. Перед гостем рисовался: мы, мужики… Вот он какой, его папа. Как был «на побегушках», таким и остался. Лося к себе приручил. Лось за ним, как собачонка, бегал. Теперь ясно, зачем приручил. Чтобы гостю услужить.
Злость борется в Женьке с жалостью.
Холодное с горячим. Когда холодное (злость) заливает Женьку, ему хочется вскочить, схватить что-нибудь потяжелее, смазать гостю по жирной шее и заорать так, чтобы у того перепонки лопнули: «Катись, пока цел!..»