Журнал День и ночь
Шрифт:
Дарик знал давно, что она умрёт. И старался быть возле матери, глядя на неё, не понимая — хорошо ли, плохо ли то, что она умирает. Все соседи ждали, «когда же она отмучается.» И он будто бы тоже ждал, но и не представлял, а как это будет без неё потом.
Вокруг матери ютилось много снов. Они показывались ей по три раза на день. Она улыбалась им, просыпаясь, и улыбалась, когда собиралась спать. Она улыбалась им чаще, чем сыну, возможно, страна снов хотела забрать её навсегда, манила сладостью и счастьем. И комната была наполнена её снами, как невидимым цыганским табором.
— Пить, мама, хочешь?
— Нет, спасибо, сынок! Посиди лучше рядом. Я тебе сказку расскажу. Всё будет хорошо. Всё-всё хорошо. Не бойся. Знаешь? Ты вырастешь красивым и очень-очень богатым.
— А ты?
— А я всегда рядом с тобой. — вздохнула тихонько мать, глубоко дышать ей, видимо, приходилось больно. И она продолжала свою странную сказку, не похожую на те, что рассказывала раньше. Может быть, она увидела что-то в своих предсмертных снах среди глубинных пластов времени и пыталась утешить сына, — У тебя будет высокий дом на берегу моря. И сад с персиками. Большая собака по кличке Рекс станет играть с твоими детьми и охранять двор, и бассейн у тебя будет, свой и просторная машина, не как у соседа Львовича, а какие у самых богатых бывают. Ты веришь мне, сынок?
— Я верю тебе, мама. А почему папа так редко приходит?
— Он занят, Дарик. Но он тебя очень любит. И я его люблю. И тебя люблю.
В дверь постучали. Львович снова пришёл поглядеть — жива ли ещё Лена-Леночка, не испустила ли дух, освободив им с женою часть дома. Вдохнул с открытой неприязнью воздух поселившихся снов. Сморщился.
Лена-Леночка обернулась виновато на цветы, точно просила у них прощения за частые появления Львовича, что их подарил. Она всё-всё понимала. И, возможно, старалась освободить этот мир поскорее.
— Сегодня я прошу тебя, Львович, пожалуйста, пусть Дарик переночует у вас. Хорошо? И вернись ко мне. Мне что-то тебе сказать нужно. — голосом, сходящим на «нет», произнесла она. И, когда Дарик уходил, поцеловала сына так мягко и нежно, как будто в последний раз.
А это и было в последний раз. Дарик решил, что её забрали сны.
Львович вызвал скорую, позвонил Эльдару, которого все считали отцом Дарика, и сказал, что зайдёт по очень важному делу.
...Они шли недолго. Ледяной ветер Цеместской бухты сбивал мальчонку с ног. Зимний неприветливый Новороссийск, укрытый тучами к Новому году, готовил Дарика к новой жизни. Жизни без матери. Пятилетний ребёнок не плакал. Он был уверен — есть ещё отец, который будет с ним всегда. Дарик не думал о Лене-Леночке, а только о цветах, жёлтеньких крокусах, оставленных в вазе, когда окна открыли настежь, чтобы проветрить помещение от снов смерти... У него есть хотя бы куртка, а у цветов такой нет.
Тем временем Львович читал выведенный старательно на бумажке адрес:
— Улица О-со-а-виа-хима.
— О-со-авиа-хима — это что? — спросил Дарик.
— Общество
— Что такое досааф ?
— Добровольное содействие армии и флоту. Что такое армия и флот, Дарик уже знал, поэтому не стал спрашивать.
Эльдар снимал у бабки Сергевны комнату в домике на этой самой улице с названием, перекачивавшим из глубокой совдепии.
Избёнка хлипкая, тоже продуваемая насквозь, без отопления и воды, вызвала прерывистый вздох у Львовича, когда впускала их в сени.
— Эльдар есть?
— Да шляется где-то.
— Мы подождём?
— Да ждитя!
Львович уверенно устроился на лавке у выхода, Дарик рядом.
— Эльдар. Эльдар. Знаем мы, какой он Эльдар, — ворчала Сергевна, — в паспорте-то видела: не Эльдар он, а Николай. Сам себя величает каким-то дурацким именем. Говорит — это мой имиджевый псевдоним. Он что? Писатель что-ли? Какой у него может быть псевдоним?
Львович молчал, как воды в рот набрал. И Сергевна успокоилась. Тоже присела ждать квартиранта.
В сенях загремело ведро. Двери шумно распахнул высокий и очень красивый мужчина. Он совершенно не был похож на всех местных работяг. А скорее, на приезжего Денди из Лондона или Бремена.
— Принимай, Эльдар, наследство, — без вступлений заявил Львович, — сын тебе остался вот. А Лена-Леночка больше не с нами. Похороны готовить надо. Её пожиток и не хватит, чтобы провести ритуал. Сам знаешь. А вещи мальца здесь все в этой сумке.
— Нет у меня денег, — отвернулся к окну, поджав губы, Эльдар, — говорили уже. И вроде решили всё.
А по взгляду, брошенному в сторону Львовича, Дарик угадал недосказанную фразу: «Чё припёрся-то?»
Львович замялся, но, прикинув, как и планировал заранее, что, если он возьмёт на себя трудную часть по погребению, комнатёнка Лены достанется полностью ему, и он сможет пускать туда к лету квартирантов, пробубнил:
— Ну, извиняй, если что не так. Недосуг мне. — И, оставив Дарика, вышел восвояси.
— Постой-постой! — вскинулся Эльдар, догнал пришельца у остановки и долго говорил с ним, размахивая руками и горячась.
— Молока-то будешь? — спросила Сергевна у Дарика.
— Буду, — ответил мальчик.
Планета загадок
От лета к лету баловала Николая Цеместская бухта женщинами, пока не понял он — зачем вкалывать на цементном заводе, если любая представительница прекрасного пола готова для тебя накрыть стол, постелить постель, да и денег дать в придачу.
Он родился красивым. Как рождается один сочный корень морковий из тысячи тощих на грядке — крупным, спелым, желанным. И крыска то тебя цапануть хочет, и медведочка, и мышка, и хомячок! Что-то застенчивое в глазах, в разрезе ноздрей, в линиях сладостных губ заставляло баб поворачивать за ним головы. Прекрасный, как Парис, лёгкий, как Купидон, Николай присвоил себе имя Эльдар, понравившееся ему, и отправлялся с утра «по бабам», как на работу. Вёл курсы танцев для отвода глаз. Возвращался измотанный, измочаленный, но с деньгами.