Журнал «Если», 2002 № 10
Шрифт:
— Да. Хотя, на мой вкус, сей, с позволения сказать, головной убор…»
— Что за галиматья? — поморщился Пашка. — Сделай потише!
— Я тоже не улавливаю смысла, — признался я. — Кажется, что-то по мотивам русских народных сказок.
— С каких пор Шарль Перро стал выходцем из русского народа?
— Ну, французских.
— Не в том суть. Скажи лучше, куда подевалась твоя бдительная княжна?
— Понятия не имею.
Радио я сообразил включить только
— Может, частота не та? — предположил Пашка.
— Шутишь? Я скорее свой адрес забуду. Или телефон.
Мы еще некоторое время послушали, как какой-то тип — судя по тембру голоса, ему хорошо за тридцать, по интонациям же это вечный щенок, застрявший в пубертатном периоде — повествует о похождениях Красной Шапочки, а потом Пашка попросил:
— Выруби, пожалуйста!
По неписаному закону подлости звонок телефона застал меня в ванной. Однако на этот раз закон сработал только вполсилы, и я не спеша домыл руки, слыша сквозь шум воды, как Пашка снял трубку и сказал:
— Шурик сейчас подойдет. Как вас представить?
«Чего только не нахватаешься, общаясь с секретаршами!» — хмыкнул я и поспешил к телефону.
— Это княжна, — шепнул Пашка, по конспиративной привычке прикрывая клешней микрофон трубки. — Предложила представить ее в разгар лета на нудистском пляже.
— Дай сюда! Але?
— Секретничаете? — полюбопытствовала Маришка.
— Ага, — признался я. — Минувшие дни вспоминаем. Копирайт…
— И понял вдруг, что не могу вспомнить автора.
— Вспоминайте, вспоминайте. Воспоминания склеротиков порождают легенды. Пиво небось пьете?
— Уже нет. Или еще нет. Это как посмотреть. Что-то случилось? — насторожился я.
— Как сказать… У меня две новости, и обе плохие. С какой начинать?
— С той, которая получше.
— У нас изменения в эфирной сетке. Я теперь выхожу на полтора часа позже.
— Почему это?
— Падение рейтинга, — флегматично заявила Маришка. — Ты слышал, что пустили в эфир вместо «Бдений»?
— Слышал, но не въехал. Кто это?
— Некто Максим Фрайденталь. Он только на этой неделе переметнулся к нам из команды «Ухо Москвы». Ведет что-то невразумительное, то ли «Сказка на ночь», то ли «Лабиринты музыки».
— Ладно, — сказал я. — Давай свою самую плохую новость.
—
— Нет, и не собираюсь. Сидя я засыпаю… Ты говори, обещаю в обморок не падать. — И сделал осторожный шаг навстречу: — У тебя опять рецидив?
— Хуже… Не у меня, — сообщила Маришка. — Это передается.
И я мгновенно постиг смысл ее слов и безоговорочно поверил им. И даже не удивился — не знаю, алкоголь ли притупил во мне эту способность или я подсознательно готов был к чему-то подобному. Только спросил:
— Каким путем?
— Не волнуйся, — успокоила Маришка, — никакого криминала. Я, честно сказать, сама не поняла. Мы просто сидели с Антошкой в курилке, последнюю десятку обсуждали, вдруг, смотрю, а у него лицо в фиолетовую часть спектра смещается. Медленно так, от подбородка к темечку, и неравномерно: щеки быстрее, а нос — еле-еле.
— Это-то понятно, — буркнул я.
— Что тебе понятно?
— Почему нос медленнее. У твоего Антошки на лице такая картошка — и Церетели за неделю не раскрасит. А о чем он в этот момент говорил, не помнишь?
— О! Много о чем. Как всегда. Кажется, прямо перед этим он раз пять подряд повторил одно слово. Да. Или шесть.
— Что за слово?
— М-м-м… боюсь, — неожиданно призналась Маришка. — Вдруг я его повторю, а меня…
— Не бойся! — я улыбнулся в трубку. — Выдаю тебе разовую индульгенцию. Этот мелкий грешок отпускаю заранее.
И все же Маришка, наученная горьким опытом, произнесла слово по буквам, с затяжными паузами:
— Олег… Тамара… Семен… Тамара… Олег… Иван краткий.
— Вас пэ, о, эн, о… — начал я в тон, но скоро сбился. — Короче, вас понял. Он что, и сейчас такой?
— Антошка? Нет, уже нормальный. Но видел бы ты, чего мне стоило уговорить его передо мной извиниться, причем искренне, причем он так и не понял, за что. К счастью, он даже не заметил, что с ним что-то такое происходило. С трудом его домой отправила, наплела что-то правдоподобное про начало весны, про инфекционное обострение, короче, посоветовала рот раскрывать поменьше, особенно на улице и вообще…
— В общем, конец у сказки счастливый?
— Пока да, но что будет, если завтра все повторится? Может, стоило сразу ему все объяснить?
— Погоди пока объяснять, — сказал я. — Самим бы сначала решить, что такое хорошо, а что такое плохо. Где благо, а где эта… скверна. Что культивировать в себе, а что, наоборот, усекать. Мы с Пашкой третий час только об этом и думаем.
— Да? И что надумали?
— Теперь неважно. После твоего рассказа придется передумывать заново.