Журнал «Если», 2002 № 10
Шрифт:
В ночь с субботы на воскресенье мне снилось что-то странное, навеянное отчасти переживаниями последней недели, отчасти — предчувствиями наступающего дня.
Во сне мы с Маришкой поднимались куда-то в старомодном панцирном лифте, причем компанию нам составляли мисс Марпл, Перри Мейсон и в последний момент протиснувшийся в кабину Ниро Вульф. Неплохая задумка, правда? Если не знаешь, чем закончить роман, запри всех героев в одном лифте
Где-то между первым и вторым этажами сбойнуло электричество, лифт остановился и свет погас, но трос тем не менее выдержал. Зато когда освещение восстановилось, меня в кабине уже «не стояло». Я лежал на полу, совершенно убитый, с тремя кинжалами в груди.
Дальнейшее напоминало идеальный герметичный детектив. Четверо в лифте, включая убийцу. Три прославленных сыщика, естественно, приступили к расследованию. А вернее сказать, к трехстороннему обмену обвинениями, поскольку, не имея возможности привлечь к ответу преступника со стороны, им пришлось выбирать его из своей среды.
Конец обмену филиппиками положила Маришка.
— Хватит! — воскликнула она, как только обрела дар речи. — Перестаньте паясничать! Вы все убили его! Каждый из вас взял в руки кинжал и вонзил… прямо в сердце. Вас выдают лица. Красные, как маска палача.
Она достала из косметички маленькое круглое зеркальце и вытянула руку в обвиняющем жесте. Однако прежде в зеркальце мелькнуло на миг ее лицо. Самое красное.
— Это от слез, — пролепетала Маришка. — Оно всегда краснеет, когда я реву. — И растерла влагу по щеке огненно-алой ладонью.
На этом месте я проснулся.
…И как продолжение кошмара в багровых тонах увидел прямо над собой заплаканное Маришкино лицо. Немного покрасневшее, но в меру. Не смертельно.
Я вздрогнул и спросил негромко, хотя в первое мгновение очень хотелось закричать:
— Ты чего? Я кричал во сне?
— Нет. Не слышала. — Маришка уронила голову мне на грудь. Пожаловалась: — Мне приснилось, что тебя убили. Представляешь? Я ничего не помню, только какие-то люди, и… очень тесно и темно… А ты лежишь на полу — весь такой… неживой.
— И ты из-за этого расстроилась?
— А надо было обрадоваться? — Она приподняла голову ровно настолько, чтобы взглянуть на меня одним обиженным глазом, и тут же снова зарылась лицом в одеяло. — Не смотри! Я страшная.
— Я знаю… — успокоил я. — Но лить слезы из-за какого-то сна…
— Слушай, — помолчав, сказала она. — Давай сегодня никуда не пойдем.
— Почему? — удивился я. — Да нет, невозможно. У меня на сегодня стрелок забито — больше, чем в часах с секундомером.
— Я боюсь, — призналась Маришка и сильнее прижалась ко мне.
— Да чего, глупая? Назови хоть одну рациональную причину.
Маришка
— Пустословие — я. Ложь — уборщица. Равнодушие — писатель. Прелюбодеяние — ладно, замнем… Зависть, воровство — я, и снова я.
— Тяжелые слова срывались с ее губ, как пункты обвинения. — И цвета: фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый. Разве не видишь? Нас как будто провели по радуге задом наперед. Остался только красный. Убийство.
Незваные мурашки пробежали по спине от левого плеча к правому.
— Ты чего дрожишь?
— Я не дрожу, я думаю.
— О чем?
— Неужели так будет? — Чтобы лучше мечталось, я закрыл глаза. — Неужели скоро ничего тайного не останется? Одно явное. И уже наши дети смогут по внешнему виду преступника легко восстановить картину преступления? Определить степень вины.
— Ну, наши-то вряд ли, — усомнилась Маришка. — Вот Пашкины… У них что-то такое должно быть в генах заложено.
Я усмехнулся, вспомнив, как «наш человек в милиции» уже и трубку к уху поднести не может без помощи секретарши, и поделился соображениями:
— Он, кстати, сильно продвинулся в этом плане. В смысле будущих детей.
— Не он один… — загадочно произнесла Маришка. И повторила, наверное, для тупых: — Не он один…
— То есть? — Я почувствовал себя тупым в квадрате.
— Через неделю спроси, — посоветовала она.
— А… — открыл рот я. Но Маришка уже перегнулась через край кровати, отыскивая тапочки.
В четверг, на обратном пути после «покаянной» поездки к Маришке на работу, мы попросили Пашку притормозить у супермаркета. Пашка с радостью притормозил и начал посапывать, уронив многострадальную голову на баранку, раньше чем мы успели выйти из машины. Сказывалась бессонная ночь, выпитое «Клинское» и прочие мероприятия.
Из магазина мы вышли спинами вперед, невидимые из-за горы пакетов с продуктами. Со стороны, наверное, могло показаться, что мы таким образом готовимся пережить длительную осаду. На самом деле, примерно так оно и было.
На работе Маришке дали две недели отдыха, причем с сохранением содержания. Впрочем, насчет сохранения я не вполне уверен, может, он просто «спаси и сохрани» бормотал, Геннадий свет Андреевич, только очень неразборчиво. Он бы и на месяц ее отпустил без вопросов, их не по фигуре пугливый директор. Хорошо еще, в обморок не грохнулся, когда Маришка решительным жестом швырнула на стол свое сомбреро. А то откачивай его потом. На такую тушу нашатыря нужно минимум пол-литра.
Фрайденталь, когда его отыскали, оказался смелее. Даже пошутил невесело: «Жаль, я-то думал, вы — русалка».