Журнал «Если», 2004 № 02
Шрифт:
— Материнская любовь…
— Да в гробу она видала эту любовь! — рявкнула Эмбер. — Эй нужна только власть.
Лицо Садека окаменело:
— У тебя грязный рот, дитя. Я лишь стараюсь отыскать факты в этой ситуации, а тебе следует спросить себя, поможет ли подобное неуважение твоим интересам. — Он секунду помолчал и продолжил, но уже не столь резко: — У тебя действительно было настолько плохое детство рядом с ней? Ты думаешь, что все ее поступки основаны на стремлении к власти? Или она все-таки любит тебя? — Пауза. — Ты должна понять, что мне нужны ответы на эти вопросы. Прежде чем я смогу понять, какое решение станет правильным.
— Моя мать… — Эмбер смолкла. Взвихрились облачка извлеченных из памяти воспоминаний. Они растеклись в пространстве
— А-а… — Выражение лица Садека стало отрешенным. — Значит, вот какие чувства ты к ней испытываешь? И давно у тебя такое количество… нет, прости, что спросил. Ты, несомненно, разбираешься в имплантах. А твои бабушка и дедушка знают? Ты с ними разговаривала?
— Мои бабушка и дедушка? — Эмбер едва не фыркнула. — Родители матери умерли. Родители отца еще живы, но не общаются с ним — им нравится моя мать. А меня они считают отродьем. Я знаю кое-какие мелочи — их налоговые хитрости и покупательские профили. Потому что уже с четырех лет умею добывать информацию. Я устроена не так, как маленькие девочки во времена их детства, а они этого не понимают. Вы ведь знаете, что старики нас просто не выносят? Некоторые церкви зарабатывают только на том, что проводят обряды экзорцизма по просьбам взрослых, которые думают, что их дети одержимы дьяволом.
— Что ж… — Садек снова рассеянно потеребил бороду. — Должен сказать, что мне следует еще многое выяснить. Но ты ведь знаешь, что твоя мать приняла ислам? А это означает, что ты тоже мусульманка. По закону родители имеют право выступать от твоего имени, пока ты не станешь взрослой.
— Я не мусульманка. — Эмбер уставилась на экран. — И я не ребенок. — Нити в ее голове стали сближаться, что-то пугающе нашептывая где-то позади глаз. Голова внезапно распухла от идей — тяжелых, как камень, и старых, как время. — Я никому не принадлежу. Что говорит ваш закон о людях, которые родились с имплантами? Что он говорит о тех, кто хочет жить вечно? Я не верю ни в какого бога, господин судья. Я не верю в любые пределы и ограничения. И мать не может — физически — заставить меня сделать то, чего мне делать не хочется, и уж точно не может говорить от моего имени.
— Что ж, я должен все обдумать. — Их взгляды встретились. Лицо у него стало задумчивым, как у врача, устанавливающего диагноз. — Вскоре я вызову тебя снова. А пока запомни: если захочешь побеседовать, я к твоим услугам. И если я могу что-либо сделать, чтобы смягчить твою боль, буду искренне рад. Да пребудет мир с тобой и с теми, кто тебе дорог.
— И вам того же, — мрачно пробормотала Эмбер, когда связь прервалась. — Ну, а теперь еще что? — осведомилась она, когда замигал сигнал, требуя внимания.
— Думаю, это посадочный модуль, — подсказал Пьер. — Он еще не сел?
Она резко развернулась к нему.
— Слушай, я ведь, кажется, велела тебе сгинуть!
— Как, и пропустить весь спектакль? — Он ехидно ухмыльнулся. — У Эмбер новый парень! Погоди, скоро всем расскажу…
Один суточный цикл сменялся другим… Одолженный трехмерный принтер, установленный на поверхности объекта Барни, извергал побитовые образы атомов в строгом квантовом порядке, создавая схемы управления и скелеты новых принтеров. Здесь не было ни неуклюжих наносборщиков, ни
Высоко на орбите вокруг Амальтеи плодились и взаимодействовали сложные финансовые документы. Разработанные с конкретной целью облегчения торговли с инопланетными разумными существами (обнаруженными, как все полагали, восемь лет назад в рамках проекта CETI), они столь же успешно функционировали и в качестве фискальных брандмауэров для космических колоний. Банковские счета «Сенджера» в Калифорнии и на Кубе выглядели вполне приемлемо — с момента входа в пространство возле Юпитера хабитат зарегистрировал заявки примерно на сотню гигатонн скальных обломков и небольшую луну, которая по своим размерам оказалась достаточной, чтобы соответствовать определению «независимое планетное тело» по классификации Международного астрономического союза. Борг упорно трудился, руководя своими нетерпеливыми детьми-компаньонами, создавая промышленную метаструктуру, необходимую для добычи гелия-3 на Юпитере — компоненты биоорганизма настолько сосредоточились на этой задаче, что большую часть времени пользовались собственными личностями, не утруждаясь «запуском» Боба, этой совместной личности, которая и придавала им мессианский стимул.
На расстоянии половины светового часа просыпалась усталая Земля, проползая по своей древней орбите. В религиозном колледже Каира обсуждались последствия нанотехнологии: если использовать репликатор для изготовления копии полоски бекона, точной вплоть до молекулярного уровня, но никогда не находившейся в свиной туше, то как к этому бекону следует относиться? Если разум правоверного скопирован в памяти вычислительной машины путем симуляции всех мозговых синапсов, то является ли теперь компьютер мусульманином? А если нет, то почему? И если да, то каковы его права и обязанности? Религиозные бунты на Борнео подчеркивали срочность технотеологических исследований.
Другие бунты — в Барселоне, Мадриде, Бирмингеме и Марселе — поставили иную нарастающую проблему: социальный хаос, вызванный дешевыми процедурами по замедлению старения. «Ликвидаторы зомби» (негативная реакция недовольной молодежи против некогда седеющей геронтократии Европы) настаивали на том, что люди, родившиеся до появления Суперсети и неспособные обращаться с имплантами, не являются истинно разумными. Свирепость молодежи уравнивалась лишь гневом динамичных семидесятилетних из поколения «беби-бума», чьи тела были частично восстановлены, но разумы так и остались в более медленном и менее непредсказуемом столетии. Псевдомолодые «бумеры» ощущали себя преданными, вынужденными вернуться на рынок труда, но неспособными состязаться с ускоренной имплантами культурой нового века, а их добытый тяжким трудом жизненный опыт дефляционное время сделало безнадежно устаревшим.
Бангладешское экономическое чудо стало типичным для новой эпохи. Нацию захлестнула волна дешевой и неподконтрольной биоиндустриализации с темпом роста, превышающим двадцать процентов: бывшие рисоводы теперь снимали урожаи пластика и разводили коров для переработки молока в шелк, в то время как их дети изучали марикультуру и проектировали волноломы. Мобильные телефоны имелись у восьмидесяти процентов населения, а грамотность поднялась до девяноста процентов, и беднейшая прежде страна наконец-то вырвалась из своего исторического инфраструктурного капкана и начала развиваться. Еще одно поколение, и они станут богаче, чем была Япония в 2001 году.