Журнал «Если», 2004 № 9
Шрифт:
— Не зови паном, Климко! Свои мы тут. Дядько Гнат я.
— Вот, значит, какие твои дела, хлопче! — вздохнул дядько Гнат. — Только не горюй, не к лицу казаку кручина. Руки-ноги на месте, удар мой держишь. А что в грамоте силен, в делах торговых, так и это не в убыток. Приедет пан сотник, с ним и решим. А пока — гуляй казак. День всего, зато твой!
И загулял казак…
С чертом встретились там, где в контракте и указано, — возле мельницы. Странно было
— Отдохнул? — черт радостно оскалился. — Рекламаций нет?
— Нет! — честно ответил Клим.
— Тогда давай дискету.
Откуда ни возьмись, в когтистых лапах появился ноутбук. Клим вздохнул, полез в карман, поглядел на красную надпись «Verbatium».
— Держи!
Черт открыл крышку, повозился, вставляя дискету.
— Сейчас! Эконом-пакет готов, отсчет пойдет с момента возвращения… А к Галине в сауну мы такого басаврюка направим!..
Они рассмеялись, и черт нажал на «Enter».
Ничего не случилось.
— Обмануть, обмануть хочешь!.. — злобно шипел рогатый, вертя в когтях дискету. — Нас не проведешь! Ты что, отформатировал ее? Испортил?
— Кровь, — невозмутимо напомнил Клим. — В случае малейшего нарушения, контракт разрывается автоматически. Не уничтожать, не терять, не дополнять содержания. Правильно? Но ведь я пока еще здесь?
— Черт! — выругался черт.
— Итак, — Клим принялся загибать пальцы, не хуже, чем нечистый — когти. — Возвращения моего ты обеспечить не смог. Раз! Твоего эконом-пакета я не получу. Два! С одним форс-мажором ты еще можешь апеллировать в пекловый арбитраж, а с двумя как? Думаешь, я документы читать не умею?
— К самому Люциперу пойду, — неуверенно пробормотал рогатый.
— Ты кровью расписывался, в контракте дата указана.
Захохотал Клим — не хуже пана сотенного писаря.
— К Галине в сауну ты пойдешь, башка пустая! Какая дата? Через два с половиной века которая? Ой, спасите, ой, страшно мне, бедному!
— Не погуби! — взвыл нечистый.
— Катись в свое пекло, вражья морда! — со смаком выговорил казак Климко. — Да не просто катись, чума рогатая, а катись ты!..
— Гляди веселей, Климко! — подбодрил дядько Гнат, подталкивая того к двери. — Хоть и сам робею, признаться. Суров, суров пан сотник. Ну да Бог не выдаст!.. Иди!
Нечего делать! Толкнул Клим тяжелые двери, вошел в горницу, голову склонил.
— День добрый, пане сотнику!
— И тебе добрый, хлопче! Заходи!..
Поглядел Клим, глаза протер…
— Или не узнал? — засмеялся Химерный Профессор. — А я все думаю, когда ты к нам пожалуешь?
— Так ведь в контракте что записано было? — развел руками Клим. — Дискету не уничтожать, не терять и не дополнять содержания. Но про поменять ничего не говорилось! Вот я ее и обменял у Мостового — на такую
На сотниковом столе красовался чернильный прибор размером с добрый кавун, рядом же стояла зеленая скляница, закупоренная деревянной пробкой. Внутри нее корчился черт — скляница была ему явно мала.
— Терпи, вражья сила! — погрозил ему пальцем сотник Химерный.
— Не то серебром угощу!.. Ну что, Клим, запишу тебя в сотню. Скоро в поход, а там видно будет. Другая здесь жизнь, не загадаешь далеко. Живут казаки от боя до боя, никогда не знаешь, с кем вечером танцевать придется: с дивчиной своей или с Чужой Молодицей.
Клим кивнул. Да, жизнь другая. Черт в склянице, Чужая Молодица за плечами…
А все-таки не зря!
Любое к отчизне дэ героить, Там сыла вража не устоить, Там грудь сыльниша од гармат.— Знаете что, профессор? Давайте перед походом в нашем селе осины вдоль улицы посадим. Красивое дерево!
Аттракцион
All the world's a stage
And all the men and women
are merely players.
Когда иду я в балаган,
Я заряжаю свой наган.
Все было пасмурно и серо.
Так сказал однажды поэт, а мы просто повторили, безо всякого злого умысла.
День выдался никакой. Это гораздо хуже, чем просто скверный или отвратительный. Идешь-бредешь нога за ногу, маешься в поисках определения, и в душе свербит, а почесаться — ну никак, потому что и день точно такой же, и вся жизнь, похоже, с ним заодно. Природа колебалась, большей частью успев отказаться от пафоса золотой осени, но еще не утвердившись в окончательной мизантропии ноября. Идея прогуляться по парку с самого начала выглядела абсурдной — как любой абсурд, эта идея засасывала и поглощала по мере воплощения в жизнь. Двое молодых людей, он и она, двигались к цели медлительно и ритмично.
Сизифы в конце рабочего века, согбенные над опостылевшим камнем.
Требовалось волевое усилие, чтобы подавить нарастающее раздражение. Упрямый голем ворочался где-то под ложечкой, норовя вырасти, расправить затекшие члены, явиться в мир — резким словом, недовольной гримасой, ссорой на пустом месте.
— Свернем на Черноглазовскую?
— Там все перекопали… я на каблуках…
— Тогда по Кацарке?
— Там химчистка. От нее воняет.
— Ну ты сама не знаешь, чего хочешь…