Журнал «Если», 2004 № 9
Шрифт:
Потому что самый страшный ужас, который страшней харакири, закончился.
Потому что один плюс один никак не два, а целых три или даже три пятьдесят и две мятых бумажки сдачи.
А если вы не умеете считать, то возьмите калькулятор.
Неспокий
Странное что-то случилось в это утро с красным бойцом Оксаной Бондаренко. То ли солнце светило особенно ярко, то ли воздух, сладкий и по-весеннему пьянящий, тронул давно не бившееся сердце. Улыбнулась Оксана, огляделась вокруг, словно впервые увидев и близкий лес, листвой молодой залитый, и зеленую траву на просевших могилах.
Вздохнула красный боец Бондаренко, воздух губами молодыми тронула. И вовсе не то сказала, что думала:
— С праздником вас, Андрей Владимирович!
«Христос воскрес», — так и не выговорила. Не смогла.
Поручик Дроздовского полка Андрей Владимирович Разумовский удивленно вскинул светлые брови, подумал, встал с зеленой травы.
— Спасибо, Ксения. Воистину воскрес!
Обычно они ругались. Девушка обращалась к классовому врагу исключительно на «ты», а «вы» поручика звучало хуже черного слова. Но… Не иначе утро сегодня было такое особенное.
У мертвых порядки строгие, но и послабления бывают. Трижды в год отпуск положен — в Жиловый понедельник, на Троицу и, понятно, в Великдень. Ненадолго, на сутки всего, но и этому будешь рад. Тем более и церковь рядом, и священник, такой же, как ты, отпускник, ждет на службу.
Красный боец Оксана Бондаренко поповских обычаев не признавала и ни в один отпуск церковного порога не переступила. Жалели ее соседи, тихие покойники из ближайшего села, головами качали. И без того, мол, грешница великая, без креста и ладана закопанная, так еще и церковь стороной обходит, о прощении Бога не просит! Оксана только смеялась, не отвечала даже. Грешницей она себя не считала, предрассудки отбрасывала прочь, а главное, числила себя победительницей. Свою войну она выиграла, пусть и не дожила слегка.
Ее убили весной 1921-го на такой же пасхальной неделе, за день до Великдня. Ударила пулеметная очередь с махновской тачанки, рухнула в свежую траву боец славного отряда товарища Химерного, вдохнула в последний раз острый запах теплой земли. До дня рождения оставался пустяк, месяц всего. Не довелось — так и осталась двадцатилетней. Вырезали друзья звезду из жести, обложили дерном могилу, сказал товарищ Химерный твердую партийную речь…
Поручик Разумовский тоже считал себя победителем. Разрубила его горло красноармейская сабля в лихом бою летом 1919-го. Вкопали товарищи наскоро срубленный крест, дали залп в горячее небо — и ушли дальше, на Москву. Не о чем было жалеть Андрею Разумовскому, и не жалел он. Вот только в церковь тоже не ходил, а почему — молчал. Спросят его, пожмет поручик плечами под золотыми погонами, закусит зубами сорванную былинку.
Дивилась Оксана вместе со всеми. Но не спрашивала из гордости. А вот сегодня не удержалась. Утро было такое.
— Почему бы вам в церковь не сходить, Андрей Владимирович? — тихо сказала она, чтобы прочие не услыхали. — Вы ведь верующий, под крестом лежите. Или на Бога обиделись?
Поглядел на Оксану поручик, хотел ответить резко, как привык, но, видно, передумал. Кивнул головой, поглядел на утреннее солнце:
— Возможно, вы правы. Только не обиделся, иначе. Во всем порядок должен быть. А так…
Оксана тоже кивнула и вперед, туда, где ворота кладбищенские стояли, поглядела. Высоко уже солнце, значит, и служба скоро кончится. Ненадолго мертвых в церковь пускают.
— Вам обещали рай. Или ад. Так ведь? А вместо этого… Вроде как
Не шутила Оксана, не издевалась. И поручик ответил серьезно:
— Наверное… Наверное, я просто растерялся, Ксения. Нам действительно обещали другое. Как и вам. Смерть — часть жизни, и если нас обманули в смерти…
— Вас обманули — не нас! — вскинулась девушка, вражеский подвох в речи поручика почуяв. — Жизнь у вас была антинародная, и погибли вы антинародно, за империалистов и вашу Антанту. Не верю я в рай поповский, но даже если есть он, нечего таким, как вы, в нем делать. Развела вас с народом кровь, вами пролитая, навечно!..
Хотел ответить Андрей Разумовский, как привык, в полный голос, но почему-то не стал. Поглядел вперед, улыбнулся:
— Дядько Бык идет. Сейчас в церковь погонит!
Не всем дано мертвых видеть, потому как это — вечного порядка нарушение. Только всякое случается, иногда и закон трещину дает. Нырнул как-то хлопчик в реку раков наловить, открыл глаза — и сквозь муть донную увидел голову с черными рогами, взглянул в мертвые белки круглых глаз…
Утонул бык, с обрыва упав. Не стали доставать — и соседей не предупредили. Вынырнул хлопчик, зашелся воем, доплыл до берега, скользнул ладонью по липкой грязи. Откачали, да только с того дня бык утонувший так перед взором его и стоял. А еще стали глаза различать мертвецов — и прочее, что живым видеть не положено.
Теперь уже дядьке Быку седьмой десяток пошел. Седой стал, костлявый, страшный. На кладбище бывал часто, поскольку долгом своим считал порядок среди мертвого народа поддерживать. А какой порядок, если в такой день церковную службу души крещеные пропускают?
— Почему не в церкви? — нахмурился дядько Бык, поближе к девушке и поручику подходя. — Сколько совестлю вас, сколько уговариваю! И батюшка о вас справлялся, гневался сильно.
Поручик пожал плечами, Оксана же и вовсе отвернулась. Будет ей, члену революционного коммунистического союза молодежи, какой-то поп указывать!
— Вот уж черти вас вилами воспитают! — пообещал дядько, худым пальцем грозя. — Вот уж…
— Предъявите! — не выдержал Андрей Разумовский, морщась, словно от зубной боли. — Чертей предъявите, потом и о прочем поговорим!
Топнул дядько Бык ногой в гневе и дальше пошел — прочих нарушителей в храм Божий кликать.
— А если предъявит? — усмехнулась девушка, ответом таким довольная, пусть даже ответом вражеским.
— Чертей? — поручик и сам улыбнулся, словно перемирие заключая. — После трех лет фронта, после всего, что мы с вами, Ксения, пережили… Я этим чертям, честно говоря, не завидую.
Поглядела Оксана на классового противника, залюбовалась лицом его пригожим да и решила: не будет сегодня она с поручиком ругаться. Не будет — и все тут! Хоть и зря он, Андрюша, Андрей Владимирович, рогатых помянул. Черти не черти, но вот «те» обязательно пожалуют. И скоро.
— А не сходить ли в гости? — предложил Андрей Разумовский, на дальний угол погоста кивая. — Сергей Ксенофонтович наверняка соскучился.
Сергей Ксенофонтович, народный учитель, сорок лет честно прослуживший в сельской школе, был по убеждениям твердый материалист, потому и в церковь не ходил — и при жизни, и после. Умер от «испанки» в тот же год, что Андрей Разумовский, только зимой, в самый лютый мороз. После смерти жалел об одном — разлучили его с верной женой, тоже учительницей, похороненной в далеком Киеве.