Журнал «Если», 2004 № 9
Шрифт:
— Спаси меня, — сказал Андрей и схватился за место на груди, где полагается быть нательному кресту. Рука поймала пуговицу рубашки — креста Андрей не носил никогда, он лежал сейчас дома, в комоде, в старом бумажнике.
— Курить будешь? — спросил продавец.
— Спаси меня! — взмолился Андрей. — Я вырвусь… приведу сюда ментов… УБОП… Они этот рынок накроют… снесут…
Продавец горько усмехнулся. Покачал головой:
— На вещи нет управы. А спасти тебя… Вряд ли. Только…
Он замолчал.
— Что — «только»? — выкрикнул Андрей.
Продавец обернулся к нему. У него было очень немолодое, усталое, безнадежное лицо.
— Вещь тебя может спасти. Если у тебя есть… или была… своя вещь. Своя, в смысле — родная. Дорогая тебе. Если найдешь, вспомнишь, она тебя может вывести. Только она… Я тогда не успел. Думал всю жизнь — чай не баба, за вещи держаться. Вот и не вывел меня никто. Купили. Стою…
И он снова взялся натягивать купальник на манекен. Андрей смотрел, как ловко и бесстыдно он управляется с женскими трусами, и в голове у него было пусто-пусто.
Он тоже не баба. Что такое для мужчины вещь? Машина… Мотоцикл… Яхта… Мотоцикла у него не было отродясь. Мечтал в мальчишестве, но потом бросил. Машина — старая «шкода» — была объектом не любви, но постоянного раздражения. При слове «яхта» его охватил нервный смех.
Дорогая тебе вещь…
— Талисман! — крикнул Андрей. — У меня в школе билетик был на троллейбус… я его хранил… да что я говорю! Кольцо!
И он вскинул правую руку, на которой блеснуло желтым обручальное кольцо.
— Талисман — это не вещь, — сказал продавец, не отрываясь от своего занятия. — Вещь — то, что ты покупаешь. Не знак. Не символ. То, что ты используешь и потом выбрасываешь… Да и подумай по чести: много хорошего у тебя связано с этим кольцом?
Андрей смотрел на свою руку. Они с Тоней прожили год, прежде чем решили, что «подходят друг другу». Обряд в ЗАГСе был затянутым и ненатуральным, Андрею все казалось, что это театр…
Перед прилавком снова остановилась тень — на этот раз очень большая. Она закрывала собой весь базар; огни гирлянды напротив сделались совсем тусклыми. Керосиновая лампа едва мерцала…
— Нет! — закричал Андрей.
Тень задержалась еще на несколько секунд, потом отодвинулась, но не ушла совсем. Встала на углу, будто раздумывая.
— Охо-хо, — еле слышно пробормотал продавец купальников. — Да ведь это…
— Что?!
— Как тебя зовут? — спросил продавец.
— Андрей.
— Думай, Андрей. Вспоминай. Обжитые вещи не уходят насовсем, а любимые вещи — тем более. Ты видишь их на старых фотографиях. Ты вспоминаешь их, когда вспоминаешь себя… лучшие минуты… думай. Иначе тебя купит этот жлобский мебельный гарнитур.
Андрей лихорадочно ощупал себя. Летний пиджак — купили вместе с женой на выставке-ярмарке прошлой осенью. Со скидкой. Туфли — из приличного фирменного магазина, но не очень удобные: после долгой ходьбы ноги болят отчаянно, вот как сейчас. Рубашка… пояс… Простые вещи. Равнодушные вещи. Могли быть эти, могли быть другие.
Если бы он купил себе ту флягу для коньяка, плоскую, к которой много раз приглядывался в сувенирном магазине… Он, пожалуй, полюбил бы эту вещь. И в конце рабочего дня…
Не то! Мысли путались; тень, которую продавец купальников назвал «жлобским мебельным гарнитуром», смотрела на него. У тени было лицо — круглое, темно-синее, с глазами навыкате. С очень внимательными, холодными, оценивающими глазами.
Нож. Он вспомнил, что подарил себе перочинный нож на прошлый день рождения. Подарил руками жены; та спросила — что купить, он и показал тот ножик…
Нож оказался слишком большим, плохо лежал в кармане. И скоро затупился. Подвела хваленая немецкая сталь…
Иногда по дороге с работы он останавливался перед какой-нибудь витриной в центре. На секунду; глядя на вещи за стеклом, он понимал, что они ему не по карману, и это портило ему настроение. Тогда он ненавидел эти чужие вещи — за то, что не умеет быть независимым, за то, что они выставлены здесь, в витрине, вызывающие, красивые и дорогие, как часть той прекрасной жизни, которую Андрей не заслужил — ни для себя, ни для детей…
Не то! Любимая вещь должна принадлежать ему. И вызывать симпатию, а не раздражение.
Тогда, закрыв глаза и сжав ладонями голову, он стал вспоминать все мало-мальски значимые вещи, которые окружали его с рождения.
Старый платяной шкаф в маленькой комнате, где они жили с родителями. Андрей ненавидел этот шкаф — он был скрипучий, неудобный. Восьмилетний мальчик мог дотянуться только до двух нижних полок. Треснувшее зеркало на внутренней поверхности дверцы отражало все в искаженном, мрачно-перекошенном виде. А главное — этот шкаф часто фигурировал в его ночных кошмарах. Тогда шкаф загромождал всю комнату, падал на Андрея, душил…
Костюм, который ему с большой помпой купили на выпускной вечер. Андрей тогда еле дожил до утра: пиджак сковывал движения, брюки треснули в самом неприличном месте, и Андрей ни о чем другом не думал — только бы скрыть дыру. Тем временем его одноклассники тайком напились и вели себя как свиньи… Не то.
Ваза, которую он подарил маме на первую зарплату. Мама была счастлива. Либо притворялась счастливой… Ваза была хрустальная, теперь таким тусклым, вышедшим из моды хрусталем забиты все чуланы и кладовые.