Журнал фантастики «Космопорт» 2014 № 12(13)

Филичкин Александр

В тех местах, где будущее проклюнется, где оно сформируется — состоится именно рождение. Даже если перед нами исторический роман о становлении будущего — об уже прошедшей, состоявшейся научной революции, — впечатление новизны чрезвычайно велико хотя бы потому, что показано, как из архаичных и для нас полузабытых, малоизвестных моментов, из капризов, фанатизма, предрассудков и вороха смешных заблуждений — рождается то, что сейчас воспринимается азбучной истиной. Подобная трансформация — наиболее интересное и ценное, что есть в

прогностической фантастике.

«Барочная трилогия» или «Криптономикон» Н. Стивенсона основаны именно на этом эффекте. «Машина различий» Б. Стерлинга и У. Гибсона — научно-техническая революция ХХ-го века, которую переносят в викторианскую Британию. Мы видим рыцарство и пороки тех людей, не родившийся ещё марксизм и умерший луддизм, причудливое сочетание религиозности, жадности и научного прагматизма. Переплетаясь, они дают начало компьютерной эре «на шестерёнках».

Если автор на материале культуры/среды показывает такое рождение будущего, то и среда, которая служила гумусом, уходит в бессмертие. Она становится своего рода «осевым временем», теми годами в начале эпохи, по которым «сверяют часы», пока эпоха длится.

«Нейромант» У. Гибсона на двадцать лет задал для фантастов эпоху: Япония с её фантастическим хайтеком, периферийный Маракеш, усыхающая Европа, пронырливые хакеры, уличные самураи. И, самое главное — единая для мира Сеть. Виртуальность. Только сейчас эта эпоха стала дополняться новыми образами биотехнологической революции, да и то…

Разумеется, можно сказать, что в том же «Нейроманте» присутствует смесь культур. Настоящий фейерверк из уличных предрассудков, корпоративных норм семейной жизни, религиозных практик, литературных традиций. Место действия перемещается по планете и даже переносится в космос. Географическая и культурная привязка «колыбели будущего» с одной стороны размывается, но с другой — очерчиваются контуры той сети городов, или же сайтов, или клубов, в которой это будущее зарождается. Европейская научная революция случилась не только в Баварии или Париже. «Республика учёных» — сеть переписки XVII-го века — включала в себя сотни корреспондентов в десятке стран.

Будущее всегда рождается из мозаики, из коктейля. Главный вопрос в том, входите ли вы в эту мозаику, или нет. Поэтому когда автор с постсоветского пространства начинает рассуждать о будущем, он оказывается на развилке: культурная традиция к которой мы принадлежим (и к которой принадлежит большая часть наших читателей) — она будет для этого будущего внутренней или внешней? Ведь будущее, которое рождается сегодня, прямо сейчас, — оно сосредоточено всего лишь в нескольких очагах мировой цивилизации, а в других местах есть только редкие угольки. И поэтому получается, что если культурная традиция для нашего будущего внешняя, то авторы обречены в той или иной степени подражать творчеству Й. Макдональда, который в последние годы дал очень хорошие образцы сочетания передовой науки

и периферийной культуры. Или вспоминать то, как А. Беляев был вынужден описывать те открытия, которые не мог совместить с реалиями СССР 20-х годов. Или повторять ироничные увёртки С. Лема. Но в последних случаях неизбежна своеобразная редукция, упрощённое представление о нравах и обычаях чужого общества.

Ну а если культурная традиция внутренняя, тот тут авторам надо хорошо продумать, как у нас будет рождаться будущее: из научных городков, из сложностей с олигархией и бюрократией, из попыток импортозамещения, или же из больших международных проектов науки, из разнообразных комплексов общества и таких же разнообразных прозрений. Важно твёрдо понимать, что описывать придётся совершенно новую, а не уже состоявшуюся эпоху вроде «мира полдня» А. и Б. Стругацких.

В 50-80-е годы советские фантасты видели себя представителями передовой страны — и англо-американскую фантастику рассматривали как элемент конкурирующего проекта. В 90-е мы переживали катастрофу — мир будто распадался. Из «обоймы» западной фантастики пришли разнообразные зомби-апокалипсисы, а фэнтези стала «обезболивающим средством». Были попытки переломить тенденцию, и продолжить описывать «цивилизационное лидерство» России, как это сделал В. Рыбаков в «Звезде Полынь». Но за последние годы «окно возможностей», которое открывается в будущем постсоветскому пространству, довольно сильно сузилось и приобрело относительно устойчивые очертания. Ограничения сохраняются вне зависимости от того, будет ли автор описывать «отдельную цивилизацию», «региональный центр влияния» или «европейский выбор».

В качестве примера можно привести роль английского языка в диалогах персонажей будущего. Сейчас это язык мировой науки и международного общения. Увидим ли мы повторение салонных разговоров у Анны Павловны Шерер, которые велись преимущественно на французском; появится ли большое количество гибридных шуточек в стиле В. Пелевина; или же возникнет совершенно новый устойчивый жаргон, наподобие того, что описал С. Жарковский в «Я, Хобо»? А может русский язык сделает своими все англицизмы, как освоил голландские слова в петровскую эпоху?

Чтобы наши прогностические романы были сколько-нибудь реалистичны, надо помнить про «окно возможностей» и объективно оценивать, какую долю в будущем человечества мы здесь создаём.

* * *

Станислав Бескаравайный о себе: Днепропетровск — не просто родной город, но и среда обитания, из которой выбираюсь сравнительно редко. Проработав год на трубном заводе, ушёл в аспирантуру по философии. В 2008-м защитился, сейчас доцент. С 2000-го, видимо под воздействием окружающих индустриальных пейзажей и древних промышленных установок, начал писать фантастику. Много рассказов и статей, несколько романов.