Журнал Наш Современник 2009 #3
Шрифт:
Неторопким шагом
По путям обратным, чтоб не расплескать. В граде белокаменном Блажная ватага
Кинула горсть золота: — Подавись ты, мать!
И поднёс я матушке.
Выпила, не охнула.
Прокричали вороны с четырёх сторон.
Но потом родимая,
Как травинка, сохнула.
И стояла братина около икон.
Около икон.
С
Что горек ветер, день тревожен, Что лето кончилось, быть может, Что лада нет в душе моей!
Что в тайниках и есть ли тайники? Я не о тех, что пахнут нафталином, Не тех -
в пространстве песенно-былинном,
Куда глядят с тоской из-под руки
Или идут покаянно с повинной.
Я не о них, хотя и путь к ним свят.
И не о тех живительных и вечных,
Где спят дожди, где зажигает свечи
Осенних рощ ноябрьский закат,
Не о равнинах русских бесконечных.
Но есть ли тайники, что сберегли
Бесстрашие, и жертвенную силу,
И долг живых — не ворошить могилы,
И боль при виде матери-земли
Ограбленной, униженной, но милой?
Где те места, где русский род хранит
Непорченые зёрна для посева,
Где русая с небесным взором дева
Богатыря Илюшеньку родит,
Исполненного праведного гнева?
Как будто Китеж, "Курск" или "Варяг",
Нас поглощает медленно пучина.
Где мужество, чтоб не искать причины,
А бить врага лишь потому, что — враг,
Чтоб не стыдиться матери за сына?
Выбрасывают книги на помойку.
Наверно, завершают перестройку.
Иль, может быть, готовит человек
Себя к отплытью в XXI век.
А там всё будет круто и толково,
Обузой станет человеку Слово.
Не будет ни сонета, ни романа,
А будут только кнопки да экраны.
И всё заменит — шёпот, стон и крик -
Компьютерно-рассудочный язык.
И будут петь и плакать — все на нём…
Но, слава Богу, мы не доживём.
В этом нищем краю,
безответном таком и былинном, Позабыла земля
заскорузлые
запоздалым, тоскующим клином,
И рванётся вослед в поднебесье
пернатый народ. И закружатся листья
в какой-то отчаянной пляске, Унося за собой волглый запах
берёз и осин. И смешаются странно
земные с небесными краски, И потянет от берега
холодом первых седин. Не зови, не проси меня
край этот нищий оставить. Я навеки прирос к неприкаянной
русской земле. Вот декабрь придёт,
и сотрёт всё случайное заметь, И повыжгут морозы всё то,
что рождалось во зле. И тогда по весне,
под апрельские тёплые зори Зашумят и наполнятся
радостным светом леса, И очнутся поля от сиротства,
безверья и горя, И о верности отчей земле
возгласят небеса.
ЖАЛЯЖЪ
3. "Несчастное дитя казармы и тюрьмы"
Свои странствия по Северу Александр Добролюбов начал весной 1898 года, расставшись с университетом, уже будучи автором книги стихов "Natura naturans. Natura naturata" ("Природа порождающая. Природа порождённая"). Отдельные вехи его биографии буквально смыкаются с клюевскими. С конца 1898-го до весны 1899 года он пребывает в Соловецком монастыре, готовится принять послушание, носит вериги, но, как и Клюев, уходит из монастыря. Перебирается в Поволжье, где основывает собственную секту. Дважды подвергается аресту, причём второй арест был связан с обвинениями в иконоборчестве, как писал в своём дневнике Валерий Брюсов, "оскорблении святыни и величества". Подобно клюевскому "наставнику", снявшему со своего "ученика" крест, отрекался от православия, о чём писал Льву Толстому — "слово вера разбилось для меня". Современники вспоминали, что на вопросы о Христе Добролюбов отвечал им: "О ком ты говоришь? Если о сыне Мариам, то я о нём ничего не знаю"…
Брюсов вспоминал, что в 1890-е годы, ещё до своего ухода, Добролюбов "был пропитан самим духом декадентства". Считал искусство единственной самодовлеющей ценностью, курил гашиш, проповедовал красоту смерти, писал поэму о каннибализме… Истерический декаданс сменился не менее истерическим "покаянием", во всяком случае, спорадический отказ от творчества, которое было ранее единственным, что заслуживало внимания и преклонения, свидетельствует не просто о переломе в мировоззрении, но и о серьёзных колебаниях психики.