Журнал Наш Современник 2009 #3
Шрифт:
Мы уже начинали догадываться, почему она такая. "Она, наверное, в чем-то несчастна, — думали мы, — ей где-то в чем-то очень важном для человека не повезло". Но мы не знали, в чем. Учительница была приезжая. Жила на квартире.
"Она отрабатывает положенный ей срок, — так понимали мы, — никак не дождется своего дня. А отработает — и исчезнет. Что ей такой здесь делать? Еще молодая, а у нас инвалиды кругом да старики… Мы ей в тягость, надоели, как горькая редька. И местные учителя, которые держат коров, овец.
Может, она нам казалась скучной от того еще, что было с кем ее сравнивать.
То ли дело учитель географии в восьмом классе Борис Григорьевич Курганов! Он давно — живая легенда в школе.
Он, как слон, добродушный и гороподобный, заслоняет всех, кто рядом. Выходит из учительской, и все преображается в коридоре. Пока он идет до нужного ему класса, успевает кого-то остановить и потрепать за чуб, кому-то погрозить пальцем.
А знаменитая его привычка: брать двумя пальцами за ухо! При этом он обязательно приговаривал что-то вроде:
— Что же ты, голубчик, ногти не постриг? Я тебе второй раз замечание делаю. Кумекаешь?
Он делал строгое лицо и пыхтел при этом. Казалось, вот-вот рассердится так, что мало не покажется
А порой он ловил ухо провинившегося бедолаги всеми пятью пальцами, горстью, в которой могла запросто поместиться голова любого самого крутолобого нашего отличника. Не забывал он в такие моменты слегка покручивать ухо туда-сюда, для острастки.
Были у него и свои любимчики, которым он крутил ухо чаще остальных. Те, кто попадал под внимание Курганова, даже как бы гордились таким расположением учителя географии. У многих ребят в школе отцы не вернулись с войны. Не хватало мальчишкам мужского общения, потому и отзывчивы были на внимание взрослых.
Ребята из восьмого класса рассказывали нам, что учитель географии не требовал никогда на уроке тишины. Громко сам кашлял, сморкался в большущий платок. Шуму больше было от него. Тишина устанавливалась как бы сама по себе, когда ей это надо было.
Когда же это случалось с задержкой, он мог искренне удивиться. Сказать что-нибудь такое:
— Что-то вы сегодня расшумелись у меня! Как индейцы у костра! А ты вот, вождь краснокожих, — он направлял свой огромный полусогнутый указательный палец на кого-нибудь из особо резвых, — угомонись, пятки обжечь можешь… Зря я тебе на прошлом уроке пятерку с плюсом поставил, под настроение попал…
Все замолкали, ждали, что учитель скажет дальше.
Нет, учитель географии в восьмом классе намного интереснее, чем у нас, в седьмом!
…Первым в тот день отвечать урок Елизавета Кирилловна подняла Женьку Карпушкина. Женька урок явно не выучил. Он пробовал что-то рассказать. Но ему это не удавалось. В классе воцарилась тягучая тишина.
И тут учительница задала наводящий вопрос:
— Что влияет на развитие географической оболочки? Я вам
Женька молчал. Потом как бы пожаловался или попробовал удивиться:
— О Вернадском? Вы давно говорили. Это. Он был… Он про насекомые организмы всякие…
— Насекомые организмы? — повторила Елизавета Кирилловна. — Это как в огороде бузина, а в Киеве — дядька.
Карпушкин, поежившись, замолчал.
— Верзила какой, — вполне искренне удивилась географичка, — а двух слов связать не может! Не стыдно?!
Может, Карпушкину и было стыдно, но все равно он не помнил, кто такой Вернадский, да и при чем он здесь.
И тут поспешил на выручку друга отчаянный голубятник, хитроватый Витька Говорухин, по-уличному — Ширя:
— Елизавета Кирилловна! — он выпрямил высоко над головой свою
длинную руку.
— Тебе чего? — спросила подозрительно учительница. Витька встал:
— Мне это, надо очень…
Раздался сдавленный смешок: "Приспичило".
— Не туда, куда думаете, дураки, — отреагировал, ни на кого не гля-
дя, Ширя. И, взглянув просительно прямо в лицо Елизавете Кирилловне, продолжил:
— Мне корову надо подоить. Мамка в поселок уехала. Катька с битоном ждет.
Снова раздался смешок.
Кто-то с задней парты поинтересовался:
— Чью корову-то?
— Выдумываешь, чтобы выручить дружка своего, — это раз, — строго произнесла учительница. Мельком взглянув на Карпушкина, которому наверняка уже подсказали ответ, как бы мимоходом, что было обиднее всего, наставила нерадивого:
— А ты, если думалка есть, думай! И уже Говорухину:
— А во-вторых, не битон, а бидон! Ясно? Витька нехотя сел, пробубнив:
— Меня Петр Петрович отпускал, а вы… бидон… И про Вернадского в учебнике нет.
Похоже, ему действительно надо было идти в стадо на дойку. Вспомнив про Карпушкина, учительница спросила:
— Отвечать будешь? Тот молчал.
Во мне смутно росло несогласие с происходящим. Словно кто-то толкнул меня. Негромко, но внятно я произнес:
— И чего она прицепилась? Женька — партизан еще тот! Не выдаст своих. Тем более Вернадского. Чем он занимался!
В классе раздался громкий, дружный хохот.
— Ватагин, встань! Вернадский — великий ученый, а ты паясничаешь! Все ясно, веры в мою серьезность у нее не было никакой. И откуда
взяться этой вере, если на предыдущем уроке, рассказывая у доски об открытиях европейцами Памира, Китая и намереваясь произнести имя великого итальянского путешественника Марко Поло, я ни с того ни с сего ляпнул: "Хрущев". И остолбенел, не понимая самого себя. С чего бы это? Зачем здесь эта фамилия? Ее на радио хватает.
Хохот в классе был посильнее сегодняшнего. Но материал я знал и получил в тот раз четверку. Сейчас под грозную команду учительницы я встал.