Журнал Наш Современник №3 (2003)

Журнал Наш Современник

Летом 1992 г. депортационная версия Шейниса пережила второе рождение. Тогда она вновь явилась публике — на сей раз включенной в новую книгу, но под старым и уже “раскрученным” заголовком “Провокация века”. Случайно или нет, но этот труд толщиной в агитпроповскую брошюру, на мягкой обложке которой изображено что-то наподобие шабаша оживших скелетов, был “при содействии Израильского Фонда культуры и просвещения” подготовлен все тем же “независимым издательством” ПИК, за полтора года до этого выпустившим “хронику” В. Ерашова. Весьма показательно, что в эту книжку, ставшую своеобразной лебединой песнью Шейниса (спустя несколько месяцев он умер), вошел в несколько препарированном виде и материал из сборника исторических анекдотов Ю. В. Борева “Сталиниада”. Изданный в 1991 г., он включал в себя различные толки, возникшие в интеллигентской среде. Среди них и такие: об издании в феврале 1953 года “миллионным тиражом” пропагандистской брошюры “члена Президиума ЦК Дмитрия Чеснокова” “Почему необходимо было выселить евреев из промышленных районов страны”, распространение которой было приурочено к высылке в биробиджанскую тайгу “трех миллионов евреев” (общая

численность евреев в СССР тогда не превышала 2,25 млн. — Авт. ); о том, как Маленков уговаривал Эренбурга подписать “еврейское письмо” и как, “утверждая сценарий депортации”, Сталин “проговорился” Хрущеву (а тот — Эренбургу) о распоряжении “органам” организовать во время транспор­тировки евреев по Транссибу под видом “стихийных” проявлений народного гнева нападения на эшелоны и убийства депортируемых, с тем чтобы доехать до места смогли не более половины, и т. п.23. И хотя сам Борев отнес свою книгу к жанру литературно-художественно-исторической фольклористики (отсюда и ироническое название, созвучное пушкинской “Гавриилиаде” или более современной кинематографической “Прохиндиаде”) и пафос ее зиждился не на поиске исторической истины, а на разоблачении во что бы то ни стало советской системы, — почерпнутые из нее апокрифы были представлены Шейнисом как реальные факты. Вот как с подачи Борева он изобразил участие в “деле врачей” Чеснокова:

“К началу февраля он закончил порученный (Сталиным. — Авт. ) теоретический труд, обосновывавший изгнание трех миллионов (!) евреев. Брошюра была напечатана и спрятана в одном из особо охраняемых подвалов МГБ в Москве. По указанию Сталина в день “X” ее надлежало извлечь из подземелья и как можно быстрее распространить по всей стране”24.

Как тут не подивиться прихотливости мифотворчества: ведь в вышедших прежде мемуарах Сахарова Чеснокову приписывалось нечто иное — он назван там автором “еврейского письма”.

У Шейниса, вознамерившегося сказку-миф о депортации сделать “доку­ментально подтвержденной” былью, нашлось немало последователей как в России, так и за рубежом. Начиная с 1993 г. потоком пошли публикации (журнальные и газетные статьи, отдельные книги, брошюры), в которых обнародованный “документальный материал” о подготовке Сталиным депор­тации евреев преподносился как авторитетный и заслуживающий доверия “исторический источник”. При этом “наследие Шейниса” дополнялось такого же рода “вновь открывшимися свидетельствами”25.

Своеобразное лидерство в уснащении своих сочинений подобными “фактами” захватил Я. Я. Этингер. Пострадавший в свое время от сталинских политических репрессий (в 1951 г. получил 10 лет лагерей за антисоветскую агитацию и пропаганду) и став потом профессором истории (специалистом по новейшей истории развивающихся стран Азии и Африки), он, соединив в одном лице драматический личный опыт и профессиональные знания, казалось, способен был внести существенный вклад в начавшееся в годы перестройки научное восстановление исторической правды. Однако, испытывая “глубокую внутреннюю ненависть к коммунизму и КПСС”26, он после развала Советского Союза нашел свое призвание в пропагандистском обличении язв сталинизма, но далеко не тождественном строго научному осмыслению этого исторического явления. И все было бы в пределах нормального сочинительства, если бы Этингер не пытался выдать свои хлесткие и эмоционально насыщенные полити­ческие памфлеты за исторические труды и если бы он, сводя счеты с “проклятым прошлым”, не использовал, подобно Шейнису, далекие от науки приемы.

Чтобы убедиться в этом, необходимо вспомнить, как шло освоение Этинге­ром проблематики “дела врачей”. Первые его попытки публично обозначить свое осмысление этой темы, пожалуй, относятся к 1988 г., когда “Медицинская газета” опубликовала интервью с ним. Оно — об истории фабрикации МГБ СССР уголовного дела на него самого и усыновившего его профессора медицины и консультанта лечебно-санитарного управления Кремля Я. Г. Этингера, которого, арестовав, сначала обвинили в антисовет­ской пропаганде и еврейском буржуазном национализме, а потом — во “вредительском лечении” руководителей “партии и правительства”.

Беседуя с корреспондентом, Я. Я. Этингер почему-то ни словом не обмолвился тогда о наличии угрозы депортации евреев как следствии “дела врачей”, хотя перестроечная гласность уже вовсю бичевала преступления сталинизма27. Конечно, автору этих строк могут возразить, что гласность гласностью, но еще сильна была цензура и некоторые язвы советского прошлого вскрывать запрещалось. Что ж, с этим доводом можно согласиться, но с оговоркой: процесс спонтанной либерализации в стране был столь стремительным, что рамки дозволенного расширялись тогда буквально на глазах. Уже в следующем году были подготовлены к изданию, а в 1990-м вышли упоминавшиеся воспоминания В. А. Каверина, в которых о гипо­тетической сталинской депортации евреев было сказано достаточно прямо и определенно. Между тем в появившейся в том же году в журнале “Наука и жизнь” статье “«Дело врачей» и судьба” Этингер продолжал хранить молчание по поводу депортации, задаваясь исключительно вопросом о том, “не должен ли был задуманный процесс над врачами стать прологом новой гигантской чистки в высших эшелонах партийно-государственного и военного руко­водства?” И даже в начале 1991 г., публикуя в историческом альманахе “Звенья” очерк по “делу врачей”, Этингер не спешил присоединиться к хору сторонников депортационной версии, хотя в том же номере альманаха был помещен фактически поддерживавший ее материал А. Вайсберга (“Воспоми­на­ния Е. И. Долицкого”). Правда, тут же он впервые очень осторожно коснулся гипотезы о подготовке выселения евреев, предположив, что “истинный смысл” “дела врачей” прояснится только после открытия секретных архивов, а пока остается гадать: “должно ли

оно было ограничиться только врачами, стало бы началом депортации еще одного народа, или, кроме всего прочего, процесс над кремлевскими медиками явился бы прологом новой гигантской чистки, нового «большого террора»”28. Однако в последующем, когда рухнул коммунистический режим и его задним числом не ругал разве только ленивый, позиция Этингера претерпела неожиданную и существенную метаморфозу. Произошло это в начале 1993 г. Тогда одновременно в парижской “Русской мысли” и московской “Еврейской газете” появилась его большая статья “К сорокалетию «дела врачей»”, в которой он, видимо не удовлетворенный результатами рассекречивания закрытых архивов прежней власти, все же сделал “серьезный вывод”, на который раньше не решался:

“...Упорные слухи, что после процесса над врачами и их публичной казни в крупнейших городах страны начнется депортация евреев в отдаленные районы Дальнего Востока... как теперь выяснилось, были обоснованы”.

Тут же приводился целый набор соответствующих “доказательств”. И хотя почти все они как будто слово в слово были списаны из книг Шейниса и Борева, эти авторы не были упомянуты. Вместо них были названы новые “источники”, главным из которых представлялся скончавшийся еще в 1975 г. Н. А. Булганин. Якобы в 1970 г. тот поведал Я. Я. Этингеру о запланированных Сталиным публичных казнях (через повешение) “врачей-вредителей”, которые должны были пройти “при огромном стечении населения на больших площадях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Свердловске и ряде других крупнейших городов страны”; о крушениях составов с евреями, депорти­руемыми по Транссибу, кстати, единственной и потому имеющей стратеги­ческое значение железнодорожной коммуникации, связывающей европейский центр страны с ее восточными регионами. Повторялся и застарелый слух, приписывающий “профессору-философу” Д. Чеснокову авторство книги, оправдывавшей депортацию евреев. Но при этом Этингер ссылался на также уже умершего журналиста Э. Генри. Если говорить о достоверности этих “новых свидетельств”, то она более чем сомнительна, причем не только потому, что они по сути не содержали ничего нового. Настораживает и то, что, полученные вроде бы давным-давно, они могли бы быть преданы гласности значительно раньше (хотя бы сразу же после краха советской власти), причем в соответствующей научной публикации форме, но почему-то этого не произошло.

Кроме того, в статье “К сорокалетию «дела врачей»” Этингер без ссылок на источники повторил не раз прежде публиковавшуюся другими авторами легенду о составлении “несколькими евреями — сталинскими прислужниками” письма, призывавшего советское руководство “спасти” евреев от “народного гнева” посредством депортации в Сибирь, где “готовились новые лагеря, строились тысячи бараков...”. Единственной свежей струей в публикации стала информация о том, что ему “сейчас стало известно, что Маленковым и Сусловым были направлены инструктирующие письма в аппарат ЦК, где оба требовали вынесения врачам смертного приговора и вообще провести «определенные антиеврейские акции»” 29. Но на поверку вышло, что, объявив о существовании столь важных документов ЦК, Этингер явно погорячился, оказавшись не в состоянии их представить. Поэтому, чтобы впредь “не подставляться”, он больше не приводил конкретные и потому легко проверяе­мые факты, а предпочитал апеллировать к свидетельствам анонимов или умерших людей.

“Обновленную” версию “дела врачей” Этингер изложил потом в общем виде в выходивших многомиллионным тиражом “Аргументах и фактах”30, что способствовало популяризации его “открытий” в этой области, а сам он был разрекламирован как лучший специалист по истории позднего сталинизма. “Источниковая база” исследований позже им была дополнена еще одним “важным документом”. Произошло это в начале 1999 г., когда в нью-йоркской русскоязычной газете “Еврейский мир” Этингер опубликовал загадочную историю о том, как от одной незнакомой ему женщины, “плохо одетой”, производившей “жалкое впечатление” и обратившейся к нему инкогнито, он получил “пожелтевший от времени машинописный экземпляр письма, озаглавленного «Ко всем евреям Советского Союза»”, который, по ее словам, достался ей от умершей “лет 10 назад” “старой матери”, работавшей когда-то машинисткой в редакции “одной из центральных газет”. Убедившись сразу же, что в его руках “находится уникальный исторический документ, призыв-обращение к депортации евреев в отдаленные районы страны”, Этингер, согласно его рассказу, попросил у таинственной посетительницы разрешения скопировать его. Но та ответила решительным отказом, разрешив только переписать текст в ее присутствии, “после чего исчезла навсегда”. В России это обретенное столь чудесным образом “письмо” впервые было напечатано (“в сокращении”) через два года в “Известиях”31.

Знакомство с этим фрагментом убедило автора этих строк в том, что перед ним примитивно сработанный фальсификат, о чем он без каких-либо экивоков и написал в вышедшей в 2001 г. монографии. Еще раз убедиться в собственной правоте он смог, прочтя в недавно вышедших мемуарах Этингера полный текст “письма”32. Сразу бросились в глаза какая-то подозрительная краткость “письма”, его корявый, “не отшлифованный” стиль, то есть наличие особенностей, не характерных для подлинных документов ЦК КПСС, всегда тщательно готовившихся. Даже сравнение сего “письма” с изначально составленным как имитация “Обращением к евреям — гражданам Советского Союза”, сочиненным В. Ерашовым для своей “историко-фантастической хроники”, оказалось не в пользу первого, содержание которого, как ни парадоксально, представляется значительно менее отвечающим канону советского канцелярита. Но самое главное, сравнительный анализ выявил очевидную фиктивность послания, выдаваемого Этингером за подлинное: в нем обнаружились явные текстуальные заимствования (частичный плагиат) из “обращения” Ерашова. Чтобы наглядно убедиться в этом, достаточно сопоставить соответствующие фрагменты этих “литературных произведений”33: