Журнал Наш Современник №6 (2003)
Шрифт:
Недаром Рюхину вспомнилось стихотворение “Зимний вечер” (одно из самых любимых М. А. Булгаковым). В стихотворении описывается дьявольская темная буря, угрожающая разрушить ветхий дом — последнее прибежище тепла и покоя. Но строки стихотворения проникнуты духом смирения и непоколебимой веры в конечное торжество света.
“Заболевший”, немного помешанный, Рюхин как юродивый прозревает пушкинскую способность, впервые уловленную Жуковским, все обратить в добро, устремленность к свету всего пушкинского творчества.
Лев Конорев • С вершины древнего кургана (Из воспоминаний о Евгении Носове) (Наш
Летом прошлого года ушел из жизни большой русский писатель, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии имени М. Горького, премии М. Шолохова, премии Александра Солженицына, курянин Евгений Иванович Носов. Сейчас ему было бы 78 лет.
Широко известный в стране и в мире писатель был сыном не только курской земли, но и всей России. У нас же на Белгородчине воспринимали его особенно близко, по праву черноземного землячества. И сам Евгений Носов живо интересовался делами соседей-белгородцев. Он был лично знаком со многими белгородскими писателями, неоднократно бывал в Белгороде, участвовал в работе областных семинаров молодых литераторов.
Предлагаем вниманию читателей воспоминания о Е. И. Носове белгородского писателя Льва Конорева, уроженца курской земли, многие годы близко знавшего выдающегося мастера русской словесности.
Лев Конорев
С вершины древнего кургана
(Из воспоминаний о Евгении Носове)
И сегодня, четверть века спустя, хорошо помнится та незабываемая поездка с Евгением Ивановичем Носовым на меловое крутогорье Городища, что горбато вздымается над низинной округой моей родной Карасевки. Эта поездка, которая, как потом оказалось, навеяла писателю некоторые узловые сцены будущей повести “Усвятские шлемоносцы”, затевалась нами давно. Не единожды, помнится, “соблазнял” я Евгения Ивановича прелестями нашего Городищенского леса, приютившегося на склонах глубокой долины рядом с отрогами меловой горы, но все как-то недосуг было. А в этот раз все сложилось на редкость удачно и как бы само собой.
Накануне вечером зашел к Евгению Ивановичу домой, за разговором обмолвился, что могли бы, дескать, завтра съездить в Городище за грибами и грушами-дичками и просто так побродить по лесу, благо погода последних августовских дней располагала к тому. Он согласился, вопреки моим ожиданиям, сразу же и охотно. Пожелали отправиться вместе с нами и члены семейства писателя: жена Валентина Родионовна, сын Евгений и невестка Татьяна. Поскольку такой компанией вместиться в одну нашу старенькую “волгу” мы не могли, решено было задействовать и вторую редакционную машину — “газик”. В ту поездку я пригласил и Станислава Борисенко, вездесущего фотокора нашей молодежной газеты “Молодая гвардия”, где сам я тогда работал редактором. Пригласил не без умысла, зная, как Слава дорожит каждой возможностью запечатлеть на пленку любимого писателя. К слову сказать, обложки некоторых книг и журнальных изданий украшают фотографии Евгения Носова, сделанные С. Борисенко. Забегая вперед, скажу, что известный сегодня по многочисленным публикациям впечатляющий снимок, где писатель в рабочей куртке и с сумкой на плече идет, опираясь на палку, по узкой полевой стежке среди хлебов, была сделана Станиславом как раз в ту нашу памятную поездку в Городище.
Наутро наши сборы в дорогу были недолгими и нехлопотливыми, тем более что жили мы тогда с Евгением Ивановичем в одном большом доме на тихой улице Блинова, только в разных подъездах. От Курска до моих бесединских мест — расстояние небольшое, каких-нибудь километров двадцать, и уже через полчаса были мы в предместье бывшего райцентра Беседино — небольшой деревеньке Котовец, прилепившейся на
Скатились с бугра в пойменную низину, но в само Беседино заезжать не стали, а свернули в сторону сельца Шеховцово, растянувшегося цепочкой вдоль мелового подножия, миновали кочковатый луг и, обогнув крайние дворы, по укатанному пустырю снова стали взбираться наверх, на покатое травянистое взгорье, за которым открылись желтеющие хлеба. Наискосок через поле, едва обозначенная слабыми колесными следами, тянулась узкая полоска незаезженной полевой дороги, и по этой дороге прямиком подкатили мы к опушке Городищенского урочища.
Главная примечательность Городищенского леса в том, что раскинулся он не на ровном месте, а на склонах глубокого распадка, и склоны эти местами такой крутизны, что при спуске приходится упираться ногами и хвататься за подвернувшиеся ветви кленов, орешника или молодых осинок, чтоб не скатиться кубарем вниз...
Разделившись на две группы (в одной — Евгений Иванович и мы с Борисенко, в другой — домочадцы Носова), разбрелись по краю леса искать грибы. Евгений Иванович для этого дела приспособил свою палку-посох, ворошил ею траву и слежавшуюся прошлогоднюю листву. Но грибов, к нашему огорчению, почти не было. Лишь изредка промелькивали в траве усыхающие шляпки бледно-красных крошащихся сыроежек, да еще пару раз попались нам в молодом осиннике небольшие гнезда совсем крохотных охристо-желтых подосиновиков на кривоватых белесых ножках. У меня в архиве хранится снимок, на котором Евгений Иванович заснят в лесу держащим в руке парочку тех самых малюсеньких подосиновичков, что отыскал он тогда в осиннике. Вооружившись очками, писатель с каким-то озадаченным видом рассматривает неказистую эту лесную находку, словно говоря: “Экие недомерки... И зачем срезал?..”. Покружив еще какое-то время по лесу и отыскав не больше десятка невзрачных грибочков, от этой затеи мы отказались. В общем, “тихая охота” у нас не задалась...
И тогда, невольно винясь за наш неудачный грибной поход и желая как-то приободрить Евгения Ивановича и его семейство, я предложил заняться более стоящим делом — сбором лесных груш, которые сейчас в самой поре. Все согласились, и мы разбрелись по лесному откосу в поисках грушевых деревьев. Одно отыскалось вскоре на краю овражистого углубления. Деревце было так себе, не очень рослое и корявое, но с большой раскидистой кроной, нижние ветви которой, унизанные гроздьями желтеющих груш, клонились почти до земли. А на земле, в травянистом приствольном круге и дальше его, все было усыпано густой россыпью груш-падалиц, или, как их называли в наших бесединских местах, л е ж а л ы х груш.
Попробовали плоды на вкус: были они немного терпковаты, со слегка вяжущей, но уже сахаристой мякотью. Надкушенные, они мгновенно пропитывались белым, как молоко, соком. Привстав на колени, быстро пособирали груши-падалицы и натрусили с дерева новых плодов, которые ливнем посыпались на наши головы и плечи. С ними тоже управились споро. Потом невдалеке нашли еще одно грушевое дерево, на котором плоды были даже покрупнее, чем на первой грушанке. Грушами-дичками наполнили до отказа все, что можно было наполнить. Все были очень довольны и оживлены, а пуще всех радовалась Валентина Родионовна, говорила, как нам повезло и какое особенное варенье будет из этих лесных груш.
Когда уже собирались отъезжать домой, я вспомнил о древнем городищенском кургане, находившемся совсем близко отсюда, в каких-нибудь двух километрах. Я давно держал в мыслях когда-нибудь показать писателю этот курган, называемый в наших местах “тарелочкой” из-за срезанной его вершины, и, помнится, не раз упоминал о нем в наших разговорах с Евгением Ивановичем. И как же можно было теперь упустить момент и не показать эту нашу достопримечательность, обросшую разными старинными преданиями!