Журнал Виктора Франкенштейна
Шрифт:
— Я знаю, что нам делать, — сказал Байрон. — Нам следует воспользоваться этим, как выражается Мэри, сумраком. Мы устроим сеанс.
— Здесь? — спросил его Полидори.
— Лучшего места в мире не найти. Шелли несомненно пришел к выводу, что в подземелье водятся призраки.
— Не совсем так.
— Где же еще разгуляться духам, если не тут?
— Швейцарцы — люди практические, — сказал я ему. — Привидения их за душу не берут.
— На каждом озере водятся привидения, Франкенштейн. Пропавшие души тянутся к большим водным пространствам.
— Возможно, они не желают, чтобы их вызывали, — заметила Мэри.
— В таком случае они будут
Вслед за тем Байрон задернул все окна портьерами — тяжелыми, бархатными, — отчего дрожащее пламя свечей сделалось ярче. Снаружи бушевал шторм, словно все стихии враждовали друг с другом.
— Вы действуете словно распорядитель хаоса, — сказал Биши.
— Знаю. Я родился себе на погибель. Нам нужен еще один стул, Полидори.
Итак, мы расселись вокруг стола, положив руки так, чтобы они образовывали круг, касаясь друг друга пальцами. Стол был в темном углу комнаты, но жар от камина спасал дело.
Поначалу я чувствовал себя скованно, в немалой степени из-за того, что спутники мои подходили к делу со всею серьезностью. Я ожидал, что Байрон окажется скептиком во всем, что связано со спиритизмом, однако он принимал участие в сеансе с возбуждением, достойным горячего поклонника. Как я давно подозревал, англичане, несмотря на свою деловитость и практичность, нация чрезвычайно доверчивая и суеверная. Иначе зачем бы им любить страшные, по их выражению, сказки? Пока Байрон пытался «обратиться» к духам, мы все ждали в темноте. После того как он окончил свои заклинания, мне показалось, будто я услыхал, как что-то движется под столом. Мэри, тоже услыхав это, кинула на меня взгляд. Байрон снова заговорил вслух, и тут раздалось шипение. Я почувствовал, как нечто ползет по моим ногам, и громко закричал. Тут оно — это существо — бросилось на меня. Все смешалось. Полидори зажег новую свечу, при свете которой лицо его казалось маской ужаса, и указал на мои колени.
— Кот! — воскликнул он. — Мы потревожили спящего под столом кота!
Все это время Биши сидел с престраннейшим выражением лица, словно мучимый дурным предчувствием. Мэри смотрела на него, припомнив несомненно, какое действие оказал на него рассказ Полидори. Однако вместо того, чтобы впасть в то же состояние, он начал смеяться — тихий конвульсивный смех сотрясал все его тело. Она подошла к нему и обняла.
— Я спокоен, — произнес он. — Тревожиться вовсе ни к чему.
Полидори раздвинул портьеры.
— Над горами виднеются голубые проблески, — сказал он. — Шторм идет на убыль.
— Господи, какая жалость. — Байрон поднялся на ноги. — Без штормов мне жизнь не в жизнь.
Полагаю, именно тогда я решил, что покину своих спутников. Я уже предупреждал их, что со временем отправлюсь в наше семейное поместье в Шамони. Я хотел посетить могилы отца и сестры, где не был со времени их смерти. Сказать по правде, мечтал я и об одиночестве с тишиною. Нескончаемая болтовня, в которой протекала эта поездка, меня утомила. Когда тем вечером, по возвращении на виллу, я объявил о своем решении, Мэри взглянула на меня с чувством, напоминавшим обиду, — полагаю, она завидовала моему отъезду в альпийскую местность, к морозам и снегам. Биши уговаривал меня остаться, увещевания его полны были самых лестных выражений дружбы, но даже его доводы не способны были поколебать меня. Байрон ничего не сказал, очевидно сочтя мое решение не представляющим
Я возвратился к себе в комнату, где Фредом уже все приготовлено было для сна, и улегся отдыхать. Проспал я, должно быть, с час, как вдруг меня разбудил стук в окно.
Глава 21
Существо смотрело на меня не отрываясь. Ему, вероятно, удалось взобраться на балкон рядом с моею комнатой благодаря своим обычным проворству и быстроте, и теперь он ждал, пока я отопру оконные створки. Я мешкал, и он с силою застучал в окно. Опасаясь, что его обнаружат, я позволил ему войти. Теперь он стоял передо мной, глядя на меня, как мне показалось, с выражением бесконечной жалости на лице.
— Что вы тут делаете? — спросил я его.
— Куда же еще мне идти в поисках собеседника?
Меня тотчас охватили мучения и дурные предчувствия.
— Я не ожидал вас увидеть. После того, как…
— Марлоу? — Он поднес руку к лицу жестом самоуничижения. — Зачем я существую? Лучше бы мне быть куском глины — чем угодно, вещью, лишенной чувств.
— Стало быть, вы опечалены? Вы испытываете сожаление?
— Я не знаю, что я испытываю. Знаю лишь, чего не испытываю. Да. Некогда я испытывал радость. В самом начале своей новой жизни я испытывал изумление и благодарность. Я был свободен. Я взирал на мир, и слава его представлялась мне в новом свете. Новорожденный младенец, я ощущал блаженство мироздания. Надежда и блаженство исчезли. В сердце мое вкралось другое — оно давит на меня, повергая в прах.
— Чувство вины за свои преступления.
— Вам лучше знать.
— Вы убили двух молодых женщин по той лишь причине, что они находились в моем обществе.
Он отвернулся от меня и пошел назад к окну.
— Как бы мне хотелось разделить их судьбу!
— Вы хотите сказать, что желали бы умереть?
— Взгляните на меня. Ясно ли вы меня видите? К чему мне жить?
— Потрудитесь изъяснить вашу мысль.
— Мне нет покоя ни в глубочайшей ночной тьме, ни в ярчайшем свете дня. Разве смерть по сравнению с этим не облегчение? Как же мне ее не желать?
— Вы желаете разорвать наш договор? Договор, по которому вы получили жизнь?
— Да — чтобы прекратить существовать. Чтобы пребывать во тьме, в черноте, в пустом пространстве.
Я склонил голову, думая о том, чем он мог бы стать и чем стал на деле. Была ли в том и моя вина?
— Жизнь моя обладает наименьшей в сравнении с жизнью остальных созданий ценностью.
— Если вам угодно с нею покончить, почему бы вам не броситься с вершины высокой горы или не предать себя пламени?
— Вам это известно. Вы сами говорили мне. Тот, кто однажды умер, никогда не умрет вновь. Я лежал в реке, и легкие мои наполнились водой, однако я выдержал. Я бросался со скалы в безумное море, но вышел из него невредимым. И вот я возвратился к вам. К началу. К источнику моих бед. — Он обратил ко мне лицо. — Мне известно, что вы восстановили электрические машины.
— Некогда вы пытались их уничтожить.
— Теперь в них, возможно, заключено мое спасение.
— Что вы задумали?