Журнал «Вокруг Света» №01 за 1979 год
Шрифт:
Значит, исследуя возможность участия Скорины в создании иллюстраций к его книгам, мы должны оперировать только материалами пражского периода, поскольку авторство гравюр виленских теперь установлено — они никакого отношения к Скорине не имеют.
Обращаюсь к академику А. Александрову, крупнейшему специалисту по книжной графике XVI века. Показываю ему фотографии, рассказываю о своих затруднениях. Александров долго разглядывает снимки, тоже, как и я, штрихи подсчитывает. Наконец поднимает голову, глядит куда-то в пространство, чуть пошевеливая губами, словно пробует, как бы половчей начать фразу.
— Видите ли... В начале XVI века в типографии Кобергеров, знаменитой, между прочим, типографии,
А я вспоминаю: уже начав печатать «Малую подорожную книжицу», Скорина срывается с места и едет в Кенигсберг. Зачем? Вполне возможно, что изгнанные из Нюрнберга граверы (или кто-то один из них) осели в Кенигсберге и именно там встречается с ними Скорина...
— Но почему же он не сделал оригинальные гравюры, не заказал их, в конце концов, если не мог сделать сам, а воспользовался, если можно так сказать, уже бывшими в употреблении?
Александров усмехается:
— Я не думаю, чтобы Скорина располагал необходимой суммой, чтобы заказать оригинальные гравюры, — купить доски было дешевле.
— Но еще дешевле было бы сделать их самому.
Чувствую, что эта фраза уже чуть ли не развеселила моего собеседника.
— Вы знакомы с техникой обрезной гравюры?.. Нет? Объясню. Прежде всего делается рисунок, потом он переносится на деревянную доску из груши, бука или вишни. Обрезается. То есть наносится ножом каждый штрих, а потом выбирается фон. Работа эта требует незаурядного умельства и опыта. Некоторые художники делали гравюру от начала и до конца, но чаще всего два последних этапа — обрезание и выемка фона — выполнялись подмастерьями. Это объяснялось и тем, что художнику просто не хватало иногда времени и тем, что у многих из них не было достаточно сноровки в работе с деревом.
Так что вполне возможно, что в Вильно у Скорины просто не нашлось подходящего мастера-гравера, ну а свободным временем он, кажется, никогда не располагал.
Александров глядит на меня уже с откровенной улыбкой...
— Скажите, молодой человек, а почему вы, пытаясь доказать причастность Скорины к созданию гравюр в его книгах, упускаете такой веский аргумент, как его личная монограмма — изображение солнца и луны, соединенных вместе? Сейчас она уже «работает» не косвенно, а прямо. Ведь этой монограммой, которой отмечено большинство гравюр пражских изданий, Скорина словно сам уже говорит: «Это — мое!»
Ну вот и произнесены эти слова.
Франциск Скорина был, по словам Александрова, делатель книг. Он отвечал в книге за все... Помните его «БОЖЕЮ ПОМОЩЬЮ ЗУПОЛНЬ ВЫЛОЖЕНЫ И ВЫТЕСНЕНЫ...»? Естественно, что он при столь серьезном отношении к делу не мог пройти мимо такого важного фактора, как оформление книги, фактора, который должен был помочь читателю «ЧТУЧИ ЛЕПЕЙ РАЗУМЕТИ».
Несомненно, он был автором большинства гравюр в пражских изданиях — он их задумывал, рисовал, следил за исполнением в материале и, поставив на них свою монограмму, засвидетельствовал через века: «Это — мое!»
Поэтому сегодня мы можем сказать о Франциске Скорине — Мыслитель, Гуманист, Просветитель, Первопечатник и... Художник.
О. Белоусов
Оренбургский платок
...Одним из первых ученых, рассказавшим об оренбургском крае и его богатствах, был Петр Иванович Рычков. В 1762 году в журнале «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» появилась его статья «Топография Оренбургской губернии». Рычков описал жизнь степи и ее обитателей, серьезно заинтересовался козами, которые «около Яика, а особливо на Заяицкой степи табунами случаются и так резвы, что никакой собаке угнать невозможно». Ученый побывал у чабанов, увидел образцы изделий из пуха и предложил наладить в крае пуховязальный промысел.
Уральских казаков, обосновавшихся в свое время на Яике, также не могла не привлечь одежда местного населения — калмыков и казахов. В лютую стужу, когда даже русская шуба плохо держала тепло, скотоводы гарцевали на своих низкорослых лошаденках в легкой с виду одежде из козьих шкур и войлока. «Как же они терпят такой холод?» — дивились казаки. Дивились до той поры, пока не узнали, что под легкими душегрейками у скотоводов надеты поддевки и шарфы, связанные из шелковистого пуха, начесанного с коз. Стали казаки выменивать пух и изделия из него на чай и табак. У калмыков и казахов вязка изделий из пуха была «глухой». Уральские же казачки, знавшие кружева и вышивание, стали использовать в вязке растительный орнамент, живые мотивы природы. Под тихий треск лучин длинными зимними вечерами вязали они нежные шали и тонкие, как паутинки, белоснежные ажурные платки.
Оренбургская пуховая коза... На земле много пород коз, живущих почти во всех широтах. Белая безрогая швейцарская; маленькая аспидно-черная африканская ; крупная грациозная, с белой шерстью ангорская; горбоносая грубошерстная нильская; безрогая, с белой длинной шерстью альпийская; серая молочная немецкая... Но у всех этих коз нет такого пуха, как у козы оренбургской.
Французский доктор Бернье, путешествовавший в 1664 году по Тибету, обратил внимание на прекрасные ткани и головные уборы из кашемира. Бернье заинтересовался, откуда берется сырье для этих теплых и легких изделий, и узнал, что это пух кашмирских коз. Доктор воспылал желанием развести таких коз во Франции. Но прошло немало лет, прежде чем французы начали осуществлять его идею. В 1818 году за кашмирскими козами отправился профессор-востоковед Жубер.
По пути в Тибет он остановился в Одессе и узнал у местных предпринимателей, что между Оренбургом и Астраханью чабаны пасут пуховых коз, потомков кашмирских. Профессор Жубер исследовал пух оренбургской козы и нашел его намного лучше, чем у чистопородной тибетской. Жубер закупил 1300 коз. Эта огромная отара была пригнана на побережье Черного моря и на корабле отправлена в Марсель. Долгое плавание в тесных и душных трюмах выдержали только четыреста коз и всего несколько козлов. Оставшихся животных холили и берегли как заповедных зверей, но козы, увы, стали безнадежно терять свои выдающиеся «пуховые» качества и в течение нескольких лет превратились в грубошерстных. Не прижились они и на прекрасных лугах Англии и Латинской Америки. Стало ясно: для созревания пуха нужны климатические условия, такие, как в оренбургских степях.