Журнал «Вокруг Света» №01 за 1985 год
Шрифт:
Лет пятнадцать назад в Магаданском краеведческом музее, в эвенской экспозиции, среди яркого бисерного шитья я увидел глиняный тигель с заскорузлыми потеками металла и шлака. Что эвены-ламуты издревле знали железо и другие металлы, известно: этнографы находят подтверждение этому в архивах; сохранились и старинные предания. Но, похоже, никто из путешественников прошлого не рассказывал, как эвены делали снеговые очки — «чимыт» из серебряных пластинок, или кованые оленьи рога для шаманской шапки, или женские посохи-«нёри» с орнаментом, инкрустированным цветными металлами. Хотя многие из путешественников отмечали необычное для северян пристрастие
Так неужели сегодня потеряны секреты своеобразного эвенского ремесла? Неужели остались лишь легенды да отдаленные реликвии?
Мне захотелось найти мастеров по металлу в таежных стойбищах. И вот первые результаты поисков: у подножия гор Молькаты, в палатке оленевода Хонькана из гижигинского совхоза «Рассвет Севера», мне показали несколько интересных старинных изделий. «Наверное, у русских или якутов отцы ваши покупали?» — спросил я, еще не веря, что нашел то, что искал.
У одной из женщин лукаво блеснули глаза. Она ушла в свою палатку и вскоре вернулась со свертком, в котором оказалась старая камусная сумка, а в ней множество инструментов и украшений.
— Так, говорите, у якутов покупали? — сказала она.— А Губичан — какое имя?
— Эвенское, конечно!
— Деда моего так звали. Это его вещи. Сам мастерил инструмент, сам и работал им. Вот этим топориком — «тибак» — делал блюда — «укэн», лопаты — «эрун», стамеской узоры рисовал на них.
— А как делал-то, как?
— Не знаю, маленькой была...
Потом мне удалось выяснить, что знатоки-умельцы могут быть среди эвенов, ушедших десятилетия назад в горы и живущих ныне на реке Рассохе в Магаданской области и на реке Березовке в Якутии. Сознаюсь, встреча с ними мне казалась тогда не более реальной, чем с таинственными «пикэлянами» — «снежными людьми» колымских преданий. Но не зря, видно, говорится, что, если чего сильно пожелаешь, обязательно сбудется. И вот я лечу с агитбригадой на Рассоху.
От базы на Рассохе до бригады на Гуситэ около ста тридцати километров. Добираемся на тракторе целую неделю через болота в пойме реки Намындыкан. Река вздулась от непрерывных дождей — о переправе нечего и думать. Болота сменяют невысокие увалы, поросшие лиственничной тайгой, потом снова тянутся болота. Нескончаемая туманная морось висит над землей...
Прибыв в бригаду, лишь переночевали — и снова дорога. Поражаюсь выносливости и мастерству таежных механизаторов: наш тракторист немного отдохнул после трудного пути и опять кочует с бригадой на новую стоянку, поближе к стаду.
Кочуем... Под унылым дождем приумолкли даже ребятишки, только трактор натужно ревет, вытаскивая гусеницы из раскисшей земли. Наконец след повел в гору, но все по-прежнему закрыто туманом, и не верится, что сбудутся слова патриарха бригады Ивана Кириковича:
— На Бурлякичь солнце встречать будем!
Место для новой стоянки выбрано в седловине между двумя вершинами горы Бурлякичь. Пока мы с ветврачом ставили клубную палатку,
А утром пробудило нас... солнце. Заголубели таежные дали, засинел на севере горный хребет. Да и в юрте многое изменилось: над костром на крючке висит старинный медный чайник, рядом — не менее старый котел со свежей олениной.
— Чай урулли! — приглашает хозяйка, доставая мясо из котла кованым крючком, на лирообразной ручке которого поблескивают светлые узоры. Видно, очень уж выразительны были наши лица, если Улита Николаевна сказала улыбаясь:
— Моей бабушки вещи, всегда ими пользуемся, когда на новой стоянке первое солнце встречаем.
Хозяев тоже не узнать: на Улите Николаевне вместо домашнего халата — новый темный кафтан из летнего оленьего меха, на шее сверкают старинные бусы с ажурным литым кулоном — «один», покачиваются тяжелые серьги из серебряной проволоки с голубыми камнями, на пальцах мерцают двойные кольца — «унькэпэн». Хозяин Прокопий Семенович в замшевом кафтане с черно-красной оторочкой, светлыми пуговицами и с поясом, украшенным литыми бронзовыми бляхами. Заглянувшая в юрту бабушка Октя тоже разодета празднично — расшитая бисером шапочка, серебряные цепочки с ажурным крестом... Казалось, мы перенеслись во времена Тан-Богораза. Но бабушка мгновенно разрушила это впечатление: она пришла пригласить Прокопия Семеновича к рации — побеседовать с директором совхоза.
Расспрашиваю Ивана Кириковича о мастерах. Он показывает мне старинное копье, пожалуй, последнее и на Рассохе, и говорит, что совсем недавно почти все ковали себе вещи, украшая их орнаментом:
— Я тоже когда-то мог...
Бабушка Октя, сидя рядом, набивает свою трубку из расшитого кисета со множеством цепочек, на которых висят щипчики, шильца, уховертки. Все это покрыто ювелирной работы насечкой и гравировкой...
— Поезжай на Нитчан,— сказал дед Иван.— Там еще есть мастера.
Нитчан — высокое безлесное плоскогорье в верховьях речки Авлыякан. Обычно в августе в этих местах стоит тихая солнечная погода, но в этом году густые туманы окутывали все плоскогорье, было сумрачно, холодно, даже дым от костра, будто боясь непогоды, стелился по юрте. Зато оленям благодать: ни комара, ни мошки нет. Оленеводам тоже гораздо спокойней, в плохую погоду можно и отдохнуть.
Мой хозяин, Василий Сергеевич Хабаровский, сразу после чаепития вытащил сумку с инструментом, достал черенок от большой серебряной ложки, на доске укрепил тисочки, зажал в них серебро и начал пилить обычной ножовкой.
— Буду кольцо делать,— сказал он.
Отпилив кусочек металла величиной чуть больше пятака, мастер взял сверло-коловорот, просверлил по центру отверстие; потом приготовил другой верстак — бревно с вбитым в него круглым железным стержнем. На этом стержне начал расклепывать, развальцовывать заготовку маленьким молоточком. Сидел мастер на оленьем коврике, придерживая ногой верстак.
— Как раньше делали такие кольца: ведь инструмента не было? Или недавно научились? — спросил я Василия Сергеевича.