Журнал «Вокруг Света» №04 за 1981 год
Шрифт:
Я сказал Игорю, что, судя по этим происшествиям, многие моряки не знают о существовании морского заповедника в заливе Петра Великого, хотя он официально создан около двух лет назад...
— У владивостокских моряков, акватория заповедника на картах обведена красными чернилами,— пояснил Игорь,— а вот находкинские, видимо, ничего не знают о нас. Тут летом находились студентки Московского университета, они пожалели моряков: мол, симпатичные ребята, надо бы вернуть шиповник. А я им говорю, не волнуйтесь, они сыты, чего только у них на судне нет... Мне даже неудобно было с конфискованным шиповником садиться за обеденный стол — заставили! Навалили в борщ мяса, дали оладьи с творогом и вареньем, напоили чаем... А насчет шиповника... Этика этикой,
Я сознался Игорю, что хотел напоследок сорвать несколько спелых плодов.
— Хорошо, что не сорвал. — Игорь сильно смутился и умолк.
Евгений Борисович, видимо, желая прервать затянувшуюся паузу, не без язвинки спросил:
— А куда же ты дел два ведра конфискованного шиповника?
— Немного оставил для чая,— простодушно ответил Игорь,— а остальные отдал птицам. На крышу высыпал.— Он кивнул в сторону кордона...— А вообще-то существование здесь, на островах, полыни — это антропогенный фактор,— как бы невзначай проронил он.
— Объясни,— потребовал Евгений Борисович и глянул на меня, предлагая себя в союзники.
— То есть выгорали леса, а это признак давления человека на природу... говорит о том, что здесь были люди. И во время войны на островах находились военные... Люди топили свои жилища, бани. То, что мы видим,— это уже вторичный лес...
Я слушал Игоря и думал уже о других временах и других хранителях этих островов, вспомнил письмо Алексея Александровича, достал его и выборочно стал читать те места, которые считал нужными: «...На остров Фуругельма я попал в сентябре 1939 года. Был солнечный день, когда нас на барже из Владивостока притащил небольшой катер, не было причала, был пустынный берег безлюдного острова, не было жилья, не было ничего, кроме первозданной природы. В этот же день соорудили причал из камней, которые таскали руками и укладывали на берегу или в море по шею в воде, с большим трудом разгрузили технику, походную кухню... При укреплении этих островов задача была поставлена государственной важности... Только что отгремел Хасан. Были примеры героизма. Были первые герои. Других средств охраны тогда не знали...
Спать ложились в колючей траве. Чайки, потревоженные, летали над нами. В ноябре и декабре мы еще жили в палатках, холода подступали быстро, штормовые ветры срывали палатки, одеяло за ночь покрывалось инеем. Шло время, мы обживались. С 1939 по 1946 год — немалый срок... Топор да лопата, а надо было построить жилье, баню... Остров стал нашим домом. На баню шли липы, пробковое или бархатное дерево (за название пород не ручаюсь)... Да, это были жемчужины первозданной природы: и море, и суша, и воздух. Дикие, непролазные заросли, змеи, свернувшись в клубок, грелись на солнце, ползали по траве; чайки, бакланы, утки гнездились на скалах, дикий виноград рос в зарослях. Змей мы ненавидели, убивали их десятками. Нужны были свежие продукты — мы собирали яйца чаек, они неслись, как куры. Весной и осенью к острову Большой Пелис подходил окунь, мы ловили его неводом. Сажали табак... Я не знаю, думал ли кто из нас тогда о научном названии змей, чаек, лиан, шиповника, о планктоне и рачках в море,— нам надо было выжить, надо было сохранить острова, и не нанести природе ущерба было невозможно...
Граница была рядом. Японские самолеты летали над нашей территорией, все время приходилось быть начеку. Особенно нас донимали парусные шхуны. В тумане они заходили в наши воды и, когда туман рассеивался, стояли на виду или же лениво уходили восвояси, а конфликты тогда были не в почете...
Землянки на сопках, в которых мы жили, несли «готовность один». Наверное, тропинки и дорожки уже заросли. Может, змеи расплодились снова, и чайки вернулись...»
— Что же он так,— немного помедлив, сказал Игорь,— люди здесь были и до них и после, на Пелисе рыбкомбинат был...
— Это надо понимать не так односложно… они провели на островах лучшие годы своей жизни, — задумчиво
В подтверждение его слов я прочел еще несколько строк: «...Покидая острова, я уже не встречал змей, чайки перестали гнездиться... Хорошо бы было, чтобы раны, нанесенные островам за долгие годы, заросли. Мы отдали им молодые годы, и все это живо в памяти. Были суровые зимы, катера и корабли не могли пробиться к нам, и каково же было наше горе, когда самолеты сбрасывали мешок с почтой, а ветер относил его в море. Мы любили и ненавидели эти острова...»
— На острове прекрасная биомасса, то есть корм,— говорил Игорь так, будто я должен буду при встрече с Алексеем Александровичем все это ему передать.— И отсюда полевые мыши, змеи, птицы... Вообще Пелису повезло, он очень удобен для гнездования птиц и перелета. Орнитолог Назаров, ты с ним знаком по прошлому году, зафиксировал здесь не одну сотню видов перелетных птиц. Он сидит здесь, на Пелисе, с 1952 года... А сколько чаек на Фуругельма, ты видел сам.
Игорь Сажин рассказывал о том, как восстанавливается теперь природа — фауна и флора — и островная и морская. Он говорил, что на островах много лечебных трав. Перечислял виды кустарников и деревьев, таких, как диморфант, элеутерококк, тис, граб, дуб, дикий виноград... А я снова, но уже про себя, читал письмо солдата: «Помню, шли на катере с мыса Клерка на Пелис. Катер был плохой, старый, везли картошку. Погода изменилась, поднялся шторм, катер стало заливать, и, чтобы дойти, выбросили почти всю картошку за борт, а нас ждало много ртов. Пришлось сажать картошку на острове, может, немало погибло полезных редких трав, да простят нам это ученые сегодняшних дней...
Игорь увлекся и, заговорив о природе и обитателях островов, забыл все свои дела. Когда он стал описывать красноклювую птицу, прилетевшую на Пелис из северной Индии,— название он никак не мог вспомнить,— его прервал Евгений Борисович:
— Игорь, мне кажется, твои ученые нервничают,— он метнул взгляд на женщин, которые в полной экспедиционной экипировке расхаживали недалеко от нас, пытаясь обратить на себя внимание Сажина.
— Да, совсем забыл,— поднялся Игорь,— я должен наших москвичей и студентов проводить на остров Де-Ливрона. Им надо картировать флору и фауну и сделать видовые описания для Института биологии моря...
— А где же студенты? — спросил я, когда он повел меня взглянуть на свое жилье.
— Наверное, на боте ждут. А вообще я их прогнал отсюда подальше, на косу. У них до ночи бренчит музыка, а мне нужен сон короткий, но крепкий. Надо быть всегда в форме. Приходится рисковать, выходить в море почти в любую погоду, в шторм, туман. Идти на перехват браконьеров...
Я был рад видеть Игоря Сажина таким увлеченным и в хорошей форме. Ведь с людьми, со знакомыми нас связывают не просто праздные встречи, а что-то другое, существенное, человеческая суть, общение. До того как мы познакомились, Игорь испробовал много дел: был инженером, путешествовал по Северу, оказался на Дальнем Востоке, в Приморье, отсюда ушел на промысел; вернулся и, когда открыли морской заповедник, пришел сюда.
Игорь пригласил войти в полосатый дом. В его половине стояла жесткая лавка, убранная солдатским одеялом. Книги по биологии моря, рюкзак, гидрокостюм, грузы, ласты.
— Вот этими вещами и обхожусь,— сказал Сажин.
Внизу у причальчика, прощаясь с Игорем, Евгений Борисович попросил его не задерживаться на Де-Ливрона, напомнил о штормовом предупреждении на грядущую ночь, о тайфуне «Орхидея».
Пока мы проходили острова Матвеева, Дурново, Гильдебрандта, Де-Ливрона и, конечно же, Большой Пелис, так похожие в зелени и скалах друг на друга, поворачивали головы, не зная, на котором из островов остановить внимание, они отдалились, остались лишь их силуэты. Но когда перед нами вырос остров Стенина, стоящий в стороне, эти остальные, в пелене отдаленности, на какое-то мгновение стали казаться плывущими стогами сена, а потом и вовсе исчезли.