Журнал «Вокруг Света» №05 за 1987 год
Шрифт:
Старик бросил назад торжествующий взгляд, прибавил скорость и взвился в воздух...
— Ужас, ужас...— Жена оборвала шепот и затрясла головой: — Какое жуткое и вели... Ой, да нет... Нет таких слов...
— Вот как надо сражаться за своих.
— А разве он сражался? Он перехитрил.— Сын посмотрел прямо мне в глаза.
— А ты думаешь, сражаться — значит рубить саблей и стрелять? Но есть такое понятие — «битва умов». Это сказано о военной хитрости. Все великие сражения выигрывались умом...
Мы снова глянули вверх, но Длиннолапый исчез. Волки исчезают, как и появляются: из ниоткуда в никуда.
— Вон голова с шеей! — показал сын на левую, что была ближе к реке.— Правда, похожа на Вожака?
— Очень,— сказала жена.
Я вгляделся в обрывы, добавил капельку фантазии и тоже увидел высеченное природой лицо дикого зверя. Оно было чуть вздернуто вверх, а над обрывами уже текли струи поземки, и казалось, Катэпальгын летит над долиной в последнем прыжке.
— Вот и памятник,— сказал я.
Третья сопка, самая низкая, была увенчана огромным валуном, принесенным, наверное, древними ледниками.
Жена включила рацию, и среди треска и писка мы услышали далекий голос радиста центральной усадьбы. Он звал нас и повторял: «...если слышите: ваше сообщение вчера передал районному инспектору...»
— Что и требовалось доказать! — сказал я.
— Теперь этот трактор с дикарями поймают. Правда? — сказал сын.
— Конечно. С вертолета по зимней колее, как по цепи доберутся.
Спрятав рацию, мы пошли вниз.
— Какой кругом дым! — сказала жена.— И слышите, что творится в горах?
С вершин, чуть видных за мутной пеленой, по серым склонам текли вниз широкие белые шлейфы. Они рушились к подножиям гряд, и там образовалась белая непроницаемая стена. Из нее рядами выходили высокие стройные смерчи, шествовали в долину и опадали, но каждый продвигался на несколько шагов дальше.
— К нам шествует Ее Величество Пурга,— сказал я. В горах висел низкий однотонный звук, его часто перекрывали всхлипы, пронзительные визги, стоны.
— Горы стали как живые,— встревоженно сказал сын.
Мы пришли к нартам и стали рыть укрытие под обрывистым берегом. По кустам уже шарил ветер. Жена достала пакет и пошла собрать подмерзшую рыбу.
И тут мы услышали:
— Пи... Пи... Пи...
— Ой! — испугалась жена.
Я оглянулся. Она смотрела вверх. Над нашими головами порхала птица. Несколько частых взмахов, крылышки сложены, полет по кривой вниз, снова взмахи и вверх, снова полет вниз.
— Пи... Пи... Пи...— раздалось в кустах за палаткой, и оттуда серыми комочками порхнули вверх еще две птахи.
— Солнечные птицы! — хрипло прошептал сын.
Птахи своим волнообразным полетом сделали над нами несколько кругов, порхнули через речку и растаяли в быстро густевшей мгле. Но пока они кружились и позже, и когда уже растворились, мы все слышали:
— Пи... Пи... Пи...
Наконец голоса умолкли, почему-то стало жутко в наступившей тишине, и я опустился на снег. Тихо, не говоря ни слова, стояли и смотрели вслед растаявшим крохотным созданиям жена и сын. Мы слушали таинственные рассказы, собирались в путешествие, но в глубине сознания не верили до конца в то, что нам выпадет удел самим найти, увидеть живых Кайпчекальгын. И вот они своим неожиданным появлением убили все сомнения.
Прилетели
— Да, мы живем здесь, в нашей Нутэнут! Да, мы очень любим солнце, а сегодня тепло, и мы вышли повидаться с ним и спели прощальный гимн, потому что скоро оно исчезнет!
Может, языки наши поразил шок открытия? Говорят же в народе — онемел от удивления или от страха. Молча мы поставили палатку, молча привязали ближе и накормили собак, забрались в дом и разожгли примус.
Пока жена готовила ужин, я лег, слушал шипение примуса, шорохи снега.
— А ты чего испугался? — шепотом спросил сын.
— А ты?
— Не зна-а-аю.
— Вот и я тоже.
Он помолчал, потом задумчиво, уже громче, протянул:
— Наве-е-е-ерно-ое, никто не пове-е-ерит...
Жена услышала и сказала:
— Да-а уж...
И тогда я понял, почему стало жутко: нас потрясла ответственность за увиденное. Время предположений, полумифических рассказов, диспутов на тему «есть или нет» кончилось. Наступило время точного факта: в декабре в одной из долин мы увидели трех птах, о которых годами ходят упорные слухи, что они зимуют, не улетая и даже не откочевывая к югу, и большую часть времени проводят в спячке. Значит, надо сообщить орнитологам, надо привести их сюда. В общем, брать на себя ответственность за судьбу открытия. Ну, наверное, слишком громко — открытия? Тогда так — за судьбу необычного явления, не зарегистрированного в научной литературе, которое мы наблюдали. За право на жизнь крохотного колечка в безмерной цепи живого... Гм... Колечко сие пока только в нашем кармане, если подумать образно. Его еще надо вставить в официальную научную цепь, надеть, так сказать, на пальчик науки. Предстоит, судя по многим читаным описаниям, кропотливое и нервное занятие, попытки доказать, что «она вертится...». Но мы-то птиц видели и посему для собственной моральной поддержки можем твердо воскликнуть: «И все-таки она вертится!»
По крепкому верху палатки ударил ветер, завизжал растираемый в пыль снег.
— А прогноз-то? — вспомнил я.— То-то. Это, братцы, не ворожба. Прогноз — наука точная.
— Но и колдовство у мамики тоже получилось,— весело сказал сын.— Мы испытали ужасные приключения: видели Великую Охоту Могучей Стаи...
— И Великую Жертву,— добавила жена.
— Да. И Водяного Красноглазика, и Зимнего Кречета,— продолжал сын. Но тут он остановился и все же понизил голос, когда произнес: — И Солнечных Птиц...— Он замолчал, а потом мечтательно добавил: — Хорошая страна. Тут, наверное, еще есть всякие тайны.
— Да весь белый свет сделан из сплошных тайн,— кивнула жена.
— Очень хороший этот белый свет,— сказал сын.
Великая австралийская гонка
— Комната Бёрка? — переспросил нас владелец гостиницы.— Пожалуйста, десятый номер.
Вытащив увесистую связку ключей, он открыл дверь с бронзовой десяткой. В номере жил постоялец. Будь это музей, лежавшие вещи вполне можно было принять за пожитки Берка— сапоги, одеяло, саквояж, походный котелок.