Журнал «Вокруг Света» №08 за 1980 год
Шрифт:
...В один из солнечных апрельских дней 1960 года над поселком Уймень появился Ан-2 и стал курсировать над поймой реки Уймень, На следующий день снова прилетел, снова летал над лесом — и так четыре дня подряд. Время от времени за самолетом желтым дымком тянулся легкий шлейф: лес, очевидно, чем-то опыляли. Кедроградцы с недоумением наблюдали за непонятным мероприятием — смысла в нем с точки зрения лесной науки не было. Но одно они видели ясно: кто-то хозяйничает в отведенных им лесных угодьях. Кто-то бесцеремонно вмешивается в их эксперимент.
Первым поднял тревогу пасечник, прибежавший из
Комсомольское собрание, состоявшееся стихийно, постановило: срочно звонить в Москву — Кедроград подчинялся непосредственно Главлесхозу РСФСР. Кому идти? Идти комсоргу.
Юность не знает меры своих сил. Сказано просто и решительно: звонить в Москву! Но до ближайшего пункта, откуда можно это сделать, поселка Чоя, семьдесят два километра таежного бездорожья и весенней распутицы. И нет машины, да машина и не пройдет. Нет даже лошади.
Виталий вышел из Уймени рано утром, заночевал на полпути в Кара-Кокше, к вечеру следующего дня добрался до Чои.
— Составьте акт, — донесся голос из Москвы. — Немедленно привезите его в Москву. Судить за это надо!
Комсорг вернулся в Кедроград, отшагав за четыре дня почти сто пятьдесят километров. Акт написали ночью. А утром он опять ушел, снарядившись теперь уже до Москвы. Переночевав в третий раз в Кара-Кокше у знакомого охотника-алтайца, он встал ночью и двинулся дальше, невзирая на уговоры хозяина, чуть ли не силой заставлявшего его остаться, снять сапоги, дать отдых болевшим ногам.
...И вот сейчас он сидел на берегу грозно ревущей Сары-Кокши и проклинал оказавшиеся не железными ноги. А впереди был трудный брод и еще тридцать пять километров до шоссе, соединяющего Чоюс Горно-Алтайском.
Реку Виталий перешел благополучно. Но, уже выбираясь на берег, поскользнулся и окунулся по пояс. Брюки на утреннем морозе сразу же обледенели, в голенищах плескалась вода. Он был не новичком в тайге и знал, что нужно развести костер и обсушиться, любыми средствами содрать с опухших ног проклятые резиновые сапоги и намотать сухие, свежие портянки. Но знал и то, что должен торопиться, чтобы успеть пройти как можно больше до восхода солнца по плотному зернистому «чарыму» — так на Алтае называют крепкий наст, выдерживающий пробежку лося. Взойдет солнце, и под его лучами наст очень быстро станет хрупким, начнет проваливаться под ногами, а старый зимник потечет ручьем, вязким и медленным, как ледяная патока. Виталий вынул было спички, но тут же сунул их в карман и побежал, срезая напрямик петли извилистого зимника.
Он шел без остановки почти весь день, меся резиновыми сапогами мокрый снег. Из накалившихся под жгучим солнцем голенищ при каждом шаге вырывались струйки пара... Пот заливал осунувшееся лицо, он машинально слизывал его с растрескавшихся губ и отстраненно удивлялся:
Этот последний километр Виталий шел в бреду. Падал, полз, вскакивал, бежал и снова падал. В тридцати метрах от шоссе он потерял сознание.
Его нашел шофер грузовика, ехавшего из Чои в Паспаул, от которого до Горно-Алтайска оставалось шестьдесят километров.
— Тебя в больницу? — спросил он пришедшего в себя Виталия.
— Отвезешь меня в Горно-Алтайск, — сказал тот. Не попросил — просто сказал, констатируя факт.
Шофер подумал и кивнул. Через два с половиной часа он на себе втащил Виталия в горно-алтайскую гостиницу.
В номере пожилая женщина, дежурная по этажу, вспорола ножницами сапоги, стянула брюки, взглянула на ноги и ахнула. Смотреть на них и в самом деле было страшно...
— В больницу. Срочно! — приказал вызванный врач.
— В Москву. — Виталий вытащил бумажник и протянул дежурной деньги: — Будьте добры, купите сапоги. Только кирзовые.
— Дело ваше, — сказал ему врач. — Но костыли я вам гарантирую.
Ноги забинтовали эластичными бинтами. Виталий кое-как доковылял до автостанции и сел в автобус, уходивший в Бийск. Из Бийска поездом уехал в Барнаул. А оттуда в Москву...
Долго болел после этого Парфенов. Но не уехал из Кедрограда, не бросил дело. И, едва поправившись, снова отправился в тайгу...
Впрочем, страницы биографии Виталия Парфенова, связанные с Кедроградом, история эксперимента, жизнь и борьба кедроградцев хорошо известны по страстным выступлениям Владимира Чивилихина, по его повести «Шуми, тайга, шуми!».
Двадцать лет спустя после создания Кедрограда Парфенов напишет книгу «Комплекс в кедровом лесу», в которой обобщит многолетний опыт научной и практической деятельности первого в стране кедрового комплексного предприятия. За этот труд Виталий Феодосьевич Парфенов удостоен звания лауреата премии Ленинского комсомола. Его мечта с годами обрела фундамент трезвого экономического расчета и превратилась в строго обоснованную теорию передового лесопользования в кедровниках, а сам Парфенов стал заместителем начальника Главного управления лесовосстановления Минлесхоза РСФСР и кандидатом сельскохозяйственных наук. Теперь он борется не за единственный конкретный Кедроград, а за его природную основу — сибирский кедр. Ибо знает: будет кедр, значит, будут и кедрограды и кедросады.
Ночью мы пили чай в номере маленькой бревенчатой гостиницы поселка Иогач. Вязко давила на плечи усталость, хотелось спать, а говорить и спорить не хотелось, но спор все-таки возник...
— Ну, убедились наконец, Семен Васильевич? — спросил Парфенов.
Семен Васильевич не торопясь тянул свой чай, явно пытаясь отмолчаться, но Парфенов смотрел на него в упор, и ответить пришлось:
— В чем вы хотите убедить меня, Виталий Феодосьевич? В том, что технология «узких лент» прогрессивна? Я и не возражаю — прогрессивна. Может быть, даже идеальна. Для равнинных лесов. Но на Алтае, в горах, повторяю еще раз, неприемлема.