Журнал «Вокруг Света» №08 за 1990 год
Шрифт:
— Надо создать национальные индейские правительства, которые не будут зависеть от конгресса США. Так считаем мы, образованные люди из индейцев,— сказал Том и, подумав, добавил: — Но есть и другая сторона вопроса. Большинство индейских наций заключали в прошлом договоры с суверенными государствами — Британией и Францией. Нация — с нацией. То есть они были такой же «высокой договаривающейся стороной». Но со временем североамериканские колонии набирали силу, отделялись от метрополии, стали самостоятельным государством. Индейцы же превратились в терпимое лишь меньшинство на своей земле. Какая уж тут «высокая договаривающаяся сторона»! Но теперь мы хотим, чтобы наши споры с США и другими американскими государствами решались по международным законам.
Древнее поселение в каньоне де Челли — один из множества памятников индейской Америки
Трудно сейчас сказать, какова была численность населения доколумбовой Америки. Предположительно — от шести до шестидесяти миллионов человек. Говорили они на 550 языках. Несколько миллионов (может быть, один, а может, и восемь) жило на территории нынешних США и Канады.
В 1830 году президент Эндрю Джексон подписал закон, предусматривающий полное переселение Пяти умиротворенных (то есть переставших сопротивляться) племен. С юго-востока страны чероки, кри, чокто, чикасо и семинолы должны были переселиться на территорию нынешней Оклахомы. «Маршем слёз» назвали это переселение индейцы чероки. Четверть племени — около четырех тысяч человек — умерла от голода и болезней. Но в 1838 году следующий президент Штатов Мартин ван Бюрен описывал эту акцию совершенно иначе:
«Мне доставляет истинное удовольствие известить Вас о полном переселении индейцев чероки в их новые жилища к западу от Миссисипи... Оно проходило под контролем их собственных вождей, и они эмигрировали без какой-либо видимой неохоты».
Нарушив договоры, гарантировавшие индейцам земли к западу от Миссисипи, белые поселенцы начали в середине прошлого века вторгаться в прерии. Кровавые стычки продолжались четыре десятилетия.
«Я устал от сражений,— писал в 1877 году один из вождей чейенов.— Наши вожди убиты... Мы замерзаем, и у нас нет одеял. Дети умирают от холода. Слушайте меня, о вожди: я устал, мое сердце разбито тоской и унынием. С сегодняшнего рассвета я прекращаю борьбу навсегда».
К началу двадцатого века уцелевшие индейцы были расселены в резервации. Ныне они занимают лишь два процента земель в сорока восьми штатах США. В Канаде — четверть процента. Правда, и США и Канада — очень большие страны, и здешняя четверть процента будет побольше площади многих европейских держав, но ведь раньше-то индейцам принадлежала вся эта земля!
Стоит ли удивляться, что к 500-летнему юбилею плавания Христофора, Колумба (его намерена широко и торжественно отметить в 1992 году ЮНЕСКО) у многих коренных жителей Северной и Южной Америки отношение отнюдь не столь восторженное. Скорее наоборот. Они считают его поводом для скорби по самобытной культуре народов Америки, варварски уничтоженной белым человеком.
В Канаде в последние годы возник определенный синдром вины перед аборигенами. Соединенные Штаты, может быть, тоже ощутят эту вину. Но пока индейскому адвокату Тиму Колтеру не приходится сидеть без дела. Нежелание считаться с интересами и правами «граждан четвертого мира» — увы, существующая реальность.
— Побывайте в резервациях племен навахо и хопи в Аризоне. Они который год борются с могучей компанией «Пибоди Коал компания. Вам многое станет понятным,— посоветовал Колтер.
Узнав, что мы направляемся в штат Нью-Мексико, он посоветовал нам заехать к писателю и фотографу Ричарду Эрдосу:
— Мало кто знает индейцев так, как этот белый.
Путь гонца
Имя Эрдоса мне было известно. Готовясь к поездке и просматривая литературу, я не раз встречал его мастерские работы. Нетрудно было сообразить, что автора — одного из немногих фотографов в мире — индейцы допустили в свою жизнь. Было в самом деле заманчиво, да и просто полезно познакомиться
Эрдос живет в скромном доме на окраине Санта-Фе, столицы штата Нью-Мексико,— очаровательного тихого города с ярко выраженной «испанской внешностью». Пожилой, с несколько медлительными движениями, высокий и сутулый Эрдос внешне никак не походил на неутомимого путешественника. Может быть, именно спокойствием, неторопливостью и невозмутимостью столь ценимыми среди индейцев качествами — он снискал их доверие и расположение? Многие годы он подолгу жил в резервациях сиу, апачей, навахо, хопи, зуни, пуэбло, наблюдал и фотографировал быт, праздники, церемонии. Сказать, что Эрдос был к нам любезен — не сказать ничего: одни его книги и фотографии — целый мир, и он открыл его нам. Но — главное — Эрдос достал объемистый блокнот и принялся диктовать имена, адреса и телефоны. Люди эти — по всему земному шару от Сиэтла до Мюнхена — могли, по его мнению, оказаться нам полезными. Среди прочих мелькнуло и имя нашего доброго знакомого — вождя из Онондаги Орена Лайонза. Мы с моим американским спутником Таем радостно заулыбались.
— Я с ним познакомился лет двадцать пять назад в Нью-Йорке,— оживился Ричард, заметив это.— Мы встречались в одном издательстве на Манхэттене. Он подавал большие надежды как художник-график.
Мы с Таем недоверчиво переглянулись: не путает ли хозяин за давностью лет? Преуспевающий нью-йоркский художник и вождь традиционалистов из ирокезской деревушки — один и тот же человек?..
— Именно так,— заверил Эрдос.— К талантливому книжному графику, сумевшему пробиться в художественный и издательский мир Нью-Йорка, в один прекрасный день явился гонец из резервации и сообщил, что Матери клана назначили его вождем. В тот же момент Орен покинул завоеванную им столицу белого человека и вернулся в Онондагу, чтобы занять место в племенной иерархии. Место, завещанное некогда ирокезам Великим Миротворцем, который протянул к вождям пятьдесят нитей от священной Белой Сосны. Вернулся и — спустя годы — стал известным и уважаемым вождем.
Индейцы дали человечеству картофель, кукурузу и жгучий красный перец
Уже в конце нашего путешествия, простившись с индейцами куинолт из селения Тахола, мы садились в машину. До ночи надо было успеть в Сиэтл.
Мой взгляд в последний раз перед отъездом скользнул по залитому солнцем океанскому прибою, по лососевой реке — главной кормилице Тахолы. Одинокий рыбак в небольшой лодке вытягивал сеть у отмели, намытой у самого устья. На берегу высилась одинокая мужская фигура. Стоя у самой кромки воды, человек неотрывно глядел куда-то вдаль. Он стоял, скрестив руки на груди в позе абсолютного спокойствия и созерцания.
— Тай,— сказал я,— этот человек — вождь. Он ждет, чтобы мы увидели его и подошли к нему. Он чувствует, что мы пришли сюда с добрыми намерениями, и многое расскажет нам.
Почему я понял это? Не знаю, но это было именно так.
...Он и вправду оказался вождем Тахолы Оливером Мейсоном. Вождь говорил нам — это был монолог — больше часа, и все это время, глядя в его лицо, мы слушали, не прерывая и внемля каждому его слову. Его речь лилась, как песнь о Гайавате, а ясность и образность слога рождали в сознании целые миры.
Мейсон родился внуком Великого Вождя. Дед, прочитав судьбу внука, не отпускал его от себя до смерти.
— Дедушка умер, когда мне было всего девять лет, а я все помню, как будто это было вчера. Я всегда был при нем, потому что дедушка был слеп. Но даже слепой, он знал и понимал все лучше других. И сумел передать это знание мне. Как-то он спросил меня, что я вижу? Я ответил — летящего ястреба.
— Куда летит он? — спросил дедушка.
— Он летит домой,— ответил я.
— Почему ты так думаешь?