Журнал «Вокруг Света» №12 за 1979 год
Шрифт:
На капитанский мостик к Назаренко я попал случайно. «Шота Руставели» преодолел уже большую часть Атлантики и шел Саргассовым морем. Под заголовком нашей газеты «Дружба» мы всегда проставляли географические названия мест, где шли, как это и принято обычно на судах. Бермудские острова были рядом, и молодежь, конечно же, мечтала иметь газету со «зловещим» штампом: « Бермудский треугольник».
— Что ж, если так хочется, — пожал плечами Назаренко и подошел к карте Атлантики.
Смотрим курс «Руставели». Так, по правому борту, в 80 милях, оставляем Бермуды, направляемся к проливу Норт-Ист-Провиденс в группе
— Все-таки идем через центр Бермудского треугольника...
— Последние десять лет я всегда так хожу к Панамскому каналу. И на неожиданности наталкиваться не приходилось... Я слышал много мрачных историй о «треугольнике», знаю хронологию кораблекрушений, слешу за новой информацией. Да, здесь имеются течения, знаменитая впадина, погода, пожалуй, чаще капризничает... Но ведь такое есть и в других местах...
Слушая Александра Николаевича, я с любопытством осматривался вокруг. В юношеских мечтах все мы стояли на высоком мостике, не сгибаясь под крепким ветром и солеными брызгами. Здесь же было закрытое помещение со множеством незнакомых приборов, сигнализацией, схемами, и походило оно скорее на научную лабораторию. Даже вместо привычного штурвала — маленькое рулевое колесо. И вдруг я заметил хорошо знакомую картушку компаса, подошел к прибору.
Назаренко улыбнулся:
— Теперь уж топор не смог бы сбить нас с курса, как у Жюля Верна, — установлен гирокомпас. Вообще, тут все верные помощники, которые из любого бедствия выручат. Вот компенсаторы качки: например, при бортовой волне выдвигаются два крыла и подкрыльники, сильно уменьшая крен. Подруливающее устройство может выполнить роль буксира. А система сигнализации срабатывает в случае аварии: если огонь — то тушится сразу же, если вода — то опасное место мгновенно отсекается. Судно без таких герметических переборок что пустая консервная банка: сразу затонет. Вам все приключения подавай — мы стараемся обходиться без них, но вот об одном случае могу рассказать.
И Назаренко спустился с мостика в свою каюту. Пока нам готовили кофе, капитан рылся в столе.
— Ага, вот эта штука. — Он положил мне на ладонь что-то тяжелое в замшевом футляре.
Тускло сверкнув, из футляра выскользнули золотые часы с выгравированной надписью.
— Именные, от правительства ФРГ «за спасение утопающих»...
...«Шота» держал курс к берегам Панамы. В середине дня в синеве океана глаз вахтенного матроса выхватил бледную вспышку ракеты и слабый дымок. Кто-то терпел бедствие.
— Мы сумели быстро развернуться в сторону сигнала. Пока подходили, врачи подготовили все в лазарете. Слегка штормило. В крупной океанской зыби еле различили маленький плотик и лодчонку. Теплоход отгородил их от ветра, чтобы хоть этим помочь работе спасателей. Через секунды шлюпка заплясала на волне, и матросы в несколько гребков оказались у надувного плотика... С него сняли двух мужчин, еще один лежал ничком на дне пластмассовой лодки. Когда спасенных поднимали на борт судна, стало видно, как они исхудали: кожа да кости. Вот почитайте послание этих трех путешественников, подданных ФРГ, уже с «Шоты», — Назаренко протянул мне листок бумаги.
«Редакция. 2000. Гамбург. 36. Кайзер Вильгельм Дамм.
После Галапагосов наша яхта держала курс на Маркизские острова. Было ясное небо, скорость около пяти
Одни в океане. Лодчонка идет под парусом и тянет за собой плот. С черепашьей скоростью стараемся плыть к Маркизским островам. Первые дни изматывали высокие волны, ветер, дождь. Лодка однажды опрокинулась, но ничего не утопили. Несли поочередно вахту. Состояние подавленное: мучила жажда, воспалились раны. Добавляли в воду виски, чтобы не чувствовать неприятный привкус соли.
Пересекли зону юго-восточных пассатов — опасность миновала. Появилась другая: преследуют акулы. Одна нагло стала бросаться на плотик — отогнали веслом.
На 24-й день, когда силы были совсем на исходе, из-за паруса выплыл черный силуэт судна. Послание бога. Вверх пошла ракета. Судно поворачивает к нам, делает хороший спасательный маневр, и мы видим название — «Шота Руставели». Мы плачем.
В лазарете нам оказали необходимую помощь, и все были так внимательны, что мы не знаем, как благодарить. Возвращаемся домой».
— Так-то вот. Не каждый способен мериться силой с океаном...
Я выхожу на пустую верхнюю палубу и иду вдоль вереницы закрытых брезентом шлюпок.
Белая россыпь созвездий — четкая, как в планетарии, — так близка, что хочется достать рукой. Тишина нарушается лишь шлепаньем волн о борта металлической громадины, одиноко несущейся в ночи. Мне кажется, что я ощущаю усталость судна, на котором тысячи миль, жара и влага тропиков, морская соль оставили свои знаки, как шрамы на теле бойца. Я разделяю острую тоску по родному берегу с моряками, которые столько раз за месяцы плавания меняют климат и распорядок жизни, но неизменно, в шторм и зной, несут свою вахту.
Переливы огней Гаваны выплеснулись из ночи навстречу «Руставели». Слева по курсу осторожно мигали маяки.
Назаренко появился на мостике, когда первые лучи солнца запрыгали по ряби океана, «зайчиками» отразились от стекол идущего к нам катерка.
— Всегда хочется встречать новую землю с восходом солнца, будто сам ее открываешь, а прощаться при заходе. Вы не видели закаты на островах Океании? Словами просто не передашь: громадный диск солнца медленно заглатывается морем — все оттенки красного, от нежно-розового до багрового. Где бы я ни был, эти закаты стоят перед глазами, мне их не хватает. Есть в моряках что-то цыганское — не можем сидеть на одном месте, на берегу. Даже семья тут не удержит... — Капитан, оборвав фразу, показывает биноклем на катер. — Лоцман уже идет.