Журнал «Юность» №06/2020
Шрифт:
Печенку действительно разберут, спустя десятилетия бабушку и деда тоже отнесут, а я, разгребая бумаги в их доме, выставленном на продажу, наткнусь на тоненькую брошюру «Рабыня Изаура» в переводе загадочного астраханского полиглота и однофамильца моего Пузатова – В.Л. Пузатова. В тот же вечер я прочту экстравагантный бразильский роман, напишу статью «Переводчик, который любил Рабыню Изауру», и ее опубликуют на литературном сайте «Многобукв».
Владимир
«Пузатого понесли!» – со знанием дела говорит мудрая бабушка, встает и, держась за свой радикулит, идет к окну. Сквозь кружевную занавеску мне почти ничего не видно.
Вижу только медленно проплывающую мимо нашего дома толпу людей.
Однажды мне в руки попала брошюра «Рабыня Изаура» 1992 года издания. Я, разумеется, первым делом подумала, что «роман» этот был написан на основе знаменитой мыльной оперы, а значит, заслуживает презрения. Как же я удивилась, прочтя в аннотации, что, оказывается, «Рабыня Изаура» – это произведение классика бразильской литературы Бернардо Гимараенса. Опубликованное в 1875 году, еще до отмены рабства, оно стало настоящей сенсацией в Бразилии – никто до Гимараенса не дерзнул написать правду об ужасном положении рабов. Вроде как роман этот стоит в одном ряду с «Хижиной дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. А знаменитое «унга зунга унгэ», транслируемое с телеэкранов в начале девяностых, имеет такое же отношение к литературному первоисточнику, как сегодняшняя Анастасия Волочкова – к классическому балету. Ну, коль так – надо прочесть. Я открыла брошюру и… обомлела.
«Могучие быки, лоснящиеся упитанные тельцы возлежали на траве, которой они только что накушались и нащипались, осуществляя сейчас торжественный животный процесс пережевывания злаков под сенью высокоствольных дерев» – так начинался текст. «Какой кудрявый слог!» – подумала я. И, закрыв глаза на то, что травой, в общем-то, нельзя «нащипаться», решила, что, видимо, это особенности традиционной для Бразилии XIX века манеры «слезы сердца».
«Это платье, как голубое облако вокруг ее ног, талия струится из этого облака, как Венера Милосская или какая другая Венера, рождаемая из морской пены», – говорилось в продолжении. Струящаяся талия, наконец, меня насторожила. Самиздат, что ли, какой? Нет. Издатель – информационное агентство «ЭКС-пресс»,
«А сензала ведь остается сензалой!» – кричали страницы. Что еще за сензала? Полезла в словарь. Нет такого слова в русском языке. Португальско-русский словарь сообщил, что senzala – это жилище негров-рабов. Ладно, буду знать. Но дальше – больше.
«Мизерабельность бесправия не прикроешь фиговым листом внешнего декора!» Что за черт? На мгновенье усомнившись в рассудке Бернардо Гимараенса, я ринулась искать другой перевод «Рабыни Изауры» и – спасибо переводчику К. Комкову – выдохнула: бразильский классик про животный процесс пережевывания и струящихся Венер – не писал. А пассаж про сензалу и мизерабельность бесправия означает следующее: «Из-за этого лачуга не перестанет быть тем, что она есть на самом деле».
Дальше привожу параллельные переводы (сохраняя авторскую пунктуацию).
В. Пузатов: «Неустанно топтал, попрыгунчик дамский и вертопрах, своими наваксенными штиблетами не только собственную супружескую верность, но и беззащитное сердце жены».
К. Комков: «…ежедневно терзал сердце своей несчастной супруги распутством и безнравственностью».
В. Пузатов: «Медовый месяц, как и резинка на штанах, не тянется до бесконечности».
К. Комков: «…неужели ты думаешь, что медовый месяц длится вечно?»
В. Пузатов: «…мысли Леонсио роились вокруг Изауры как мухи, садясь ей то на лицо, то на шею, то на плечо, то еще куда-нибудь, не стесняясь».
К. Комков: «…воображение его было занято исключительно Изаурой».
В. Пузатов: «…и симпатичный помидор ее лица покрылся спелой краснотою. Из прекрасных очей посыпались молнии под аккомпанемент нежного грома ее голоса».
К. Комков: «…щеки ее стали пунцовыми, глаза метали гневные молнии».
Среди прочих инициатив В. Пузатова – «Как баобаб, поваленный тифуном – более не осмеливался уж он поднимать свои коряжистые руки на предмет своей африканской страсти». Астраханский переводчик и полиглот делает сноску, сообщая читателю, что тифун – это форма слова «тайфун», характерная для русской прозы XIX века. При чем тут русская проза XIX века – загадка, но ход изысканный.
Далее В. Пузатов снабжает прозаический текст ремарками, преобразуя его в пьесу: «Изаура! Ох! Постой, послушай же, ну не будь такой капризулей, лапочка! (Изаура убегает, он преграждает ей путь)». Следом в «пьесе» появляются элементы поэзии: «Пронзен, пронзен стрелой Амур! Такой… (сбиваясь на рифму), такой… такой богине не должно быть рабыней!»
Конец ознакомительного фрагмента.