Журнал «Юность» №08/2020
Шрифт:
– Хрен тебя знает, Таракан, – продолжал Моталкин, словно и не прерывал разговор, – может, ты еще перевернешь мир какой-нибудь классной феней или примочкой, сочинишь комедию или там анекдот… Вот обхохочемся! В общем, я верю в тебя. Вот мы с Толяном – пьянчуги и пустомели – уж точно никому не нужны…
Не скажешь, чтобы он был полный кретин. В конце концов, кретины тоже заслуживают внимания и анализа, возможно, даже сочувствия… Если ты, конечно, профессионал. То есть это означает – относиться к патологическим субъектам как к рабочему материалу, как к подопытным кроликам, собакам, крысам, свиньям, козлам, дятлам, скотам
– Вот тогда я и понял, что я конченый кретин! – разорялся Моталкин. – Дебил! Урод паршивый! Я пошел к папочке с мамочкой и спросил: «Что ж вы, дорогие мои, сыночка себе таким уродом вырастили? Лучше б я родился тарака… тьфу, то есть, допустим, сороконожкой, и думал бы всю жизнь о чем-нибудь умном, как Вадик Тараканов, чем так мучиться…»
В принципе, и с такими тоже можно найти взаимопонимание. Он пытается казаться искренним. В сущности, нормальный парнишка, не слишком умный, конечно, но такие как раз нравятся женщинам… Черт, дались эти женщины!
Пиво, кстати, сегодня было не самое плохое. Нормальное, в сущности, пиво. Он так и сообщил об этом во всеуслышание (пожалуй, даже слишком громко, потому что за оживленными соседними столиками воцарилась гробовая тишина, а какой-то синяк из дальних рядов горячо отсалютовал ему кружкой). Приятели его тоже поддержали.
– Просто замечательное пиво. Я рад, Таракан, что ты разбираешься.
– Редкое по своим вкусовым и витаминным качествам, – добавил Бутылкин.
– Я вам так скажу, мужики, – вмешался какой-то старикан подозрительного вида, ошивавшийся рядом. – Такого пива я уже не пил… вот не совру, по совести скажу… я всегда с людьми по совести, потому и они со мной по совести, всегда, да… так вот, лет двадцать я не пил такого пива!.. На кружечку скинетесь, а?..
– Уйди, мужик, по-хорошему прошу, – процедил Бутылкин. – Ты меня еще вчера достал, попрошайка. Про три кружечки уже никто не вспоминал. Под конец, кажется, после седьмой или восьмой кружки, Вадик совсем расчувствовался и даже пытался достать свой диплом и зачитать вслух пару особо ударных страниц, но Моталкин торжественно прервал:
– Старина, чтоб наша дружба сияла в веках, предлагаю нам всем вместе…
– Выпить на брудершафт, – подсказал Вадик, замахнувшись кружкой.
– Нет! Снять баб!..
«При чем тут бабы?» – подумал он. Дались ему эти бабы.
– Берем телок, идем к тебе на хату и устраиваем оргию, – сказал Моталкин.
Начиная с первого курса Вадик работал дворником в ДЭЗе, рядом с факультетом, и законно пользовался комнатой в дряхлом трущобном доме, населенном такими же закоренелыми дворниками. Вот уже год, как он перестал выходить на работу, но выселить его все никак не удавалось, так как он счастливо избегал встреч с начальником ДЭЗа.
– Я пас, – ответил он. – У меня кое-какие планы на сегодняшний вечер.
– Хорошо. – Моталкин сделал задумчивое лицо. – Тогда так: мы с Толяном снимаем баб, а ты – чтоб наша дружба сияла в веках – ведешь нас к себе на хату. А сам едешь к
«Эх, и набил бы я тебе морду, скотина!» – мысленно заорал Вадик. Дружба, сияющая в веках, – аргумент железный и поэтому подлый. Как он это умеет, мерзавец…
Моталкин быстро исчез в дальних столиках и через минуту появился с двумя пьяными страхолюдами. У одной не хватало передних зубов. Вадик от души пожелал ей достаться этому сияющему в веках кретину.
Потом они вылезли наружу, зашли в «Центральный», где набрали две сумки вина, и пошли к Вадику домой по теплому вечернему асфальту.
– А где твоя баба? – спросила одна из подруг, усаживаясь на его подоконник у настежь открытого окна.
– Мне нельзя, у меня курсовая, – сказал хмуро Вадик.
– Диссертация, – подсказал Моталкин.
– Диплом, – уточнил Бутылкин.
За окном стоял прекрасный, теплый летний вечер. «Что я тут делаю? – думал он. – И что тут делают эти кретины?» Он налил себе вина. Было очень плохо.
Он знал за собой это умение – оказываться в ложный момент в ненужном месте. Главное, и это самое ужасное, он чувствовал, что почти все, что он делает, ненужно.
Он часто задавал себе такие вопросы. Он знал за собой это умение – оказываться в ложный момент в ненужном месте. Главное, и это самое ужасное, он чувствовал, что почти все, что он делает, ненужно. Эти походы в «Яму», эти разглагольствования по душам, эти сопли вокруг диплома, эти дурацкие экзамены, дурацкая работа в дурацкой газете… Потому что всегда кончалось тем, что кто-то старался его использовать. «Нам с вами нужна только пятерка!» Это ей нужна только пятерка, чтобы заработать на нем лишнюю сотню. Пачка сигарет, ха-ха. А ему, может, и не нужна пятерка! Ему бы спрятаться в какую-нибудь «болдинскую осень» или, допустим, лето, в какую-нибудь дыру, наедине со своими мыслями, где бы ни одна сволочь не могла бы его найти и назначить церемониймейстером. Или совестью курса. Или символом эпохи. Однако тиранические узы общества безжалостно затягивают его в свои глупые и ненужные манипуляции, заставляя дрыгаться, как марионетку, в чьих-то гнусных целях.
Он налил еще вина.
– Я что-то не пойму, – сказала одна из подруг, – что тут делает этот мудила?
– Эй, Таракашка, – сказала другая, – тебе к мамочке не пора?
Он допил вино.
– Не называй меня Таракашкой, – сказал он. – И сороконожкой не называй, и козявкой…
– Вадюн, ты чего? – Моталкин сзади обнял его за плечи.
Вадик обернулся и залепил ему в глаз со всей силы. Тот упал на кровать. «Удачно я вспомнил про сороконожку, – подумал Вадик. – Поймал-таки на слове». В душе было не то чтобы ликование, но чувство глубокого удовлетворения, словно от сознания исполненного долга… перед кем? Надо будет обдумать.
– Ах ты, фашист недобитый, – сказала та, что обозвала его таракашкой, и швырнула в него бутылкой.
Он снял со стены полку с посудой и бросил сразу в обеих. Потом выдвинул стол, перевернул на попа и адресовал его сразу всем. Потом попытался выкинуть обеих девок из окна. Тут, правда Фортуна ему изменила: в ближнем бою дамы, прошедшие суровую выучку в «Яме», всыпали ему по первое число – таскали его за волосы и пинали, как футбол, по всей комнате. Все-таки чувство правоты, двигавшее им, победило, и он загнал всех под кровать.