Жюль Верн
Шрифт:
— Стихи и песенки для театров в Латинском квартале, — ответил Жюль. — Кроме того, я задумал написать пьесу. Для этого мне нужно…
— Для этого нужны талант, вкус, хорошее здоровье, — заметил Арпентиньи. — И ещё…
— И связи, — ввернул Жюль, полагая, что именно о них и скажет его новый знакомый в конце своего перечисления. Однако он ошибся.
— И терпение, — договорил Арпентиньи. — Талант делает пьесу. Вкус пишет характеры. Хорошее здоровье заканчивает всю работу. Терпение ставит пьесу на сцене.
— Я полагаю, — несмело проговорил
— О, вы столичная штучка! — воскликнул Арпентиньи, поднося к глазам своим лорнет. — Но вы не совсем правы. Возьмите, к примеру, меня. Я знаю всех и каждого в Париже, и что же? Пьесы мои не идут на сцене. На что рассчитываете вы, мой друг, идя к моему дорогому Александру?
— Рассчитываю получить помощь, месье.
— Какую именно помощь хотите вы получить? Франки, совет, указания, критику? Только ради всего этого и стоило идти сюда.
— Всё, кроме денег, — ответил Жюль. — Простите, но, видимо, мне нужно прийти сюда в другой раз, — теперь глубокая ночь…
— Именно теперь, сейчас, как раз сегодня, — уверил Арпентиньи. — Александр в прекрасном настроении. Я представлю ему вас. Кстати, вы явились пешком? В наёмном экипаже?
Жюль вздрогнул, но не от испуга или неловкости, а от того приятного состояния, в котором он оказался по милости этого, вовсе не такого пустого, как отзывались о нём, Арпентиньи.
— Я приехал в вашей коляске! С вашей визитной карточкой! Позвольте, я расскажу!
Жюль рассказывал, его слушали — с улыбкой такой благодушной, что Жюль решился даже спросить: неужели месье не обратил внимания на то, что его везёт чужой кучер, а также не объяснит ли он, для чего понадобилось Барнаво снабдить депутата от Нанта визитной карточкой Арпентиньи и каким образом добыта эта карточка?..
— Я слаб в психологии, мне больше удаются описания природы, поэтому я и прошу вас разъяснить мне все это, — сказал Жюль.
— Где же всё то, что вы написали? — спросил в свою очередь Арпентиньи, не желая, видимо, отвечать Жюлю.
— Я не храню написанного мною, я уничтожаю черновики, они мне не нравятся. Я пока что не печатаюсь…
— Значит, у вас есть терпение и вкус, — сказал Арпентиньи. — Что касается вашего Барнаво, то он весьма своеобразно понимает связи. Кроме того, мне кажется, что в данном случае мы имеем дело с бесспорным влиянием книг моего дорогого Александра. Вот вы сказали о Барнаво, об этом кучере. Вы кто, республиканец?
— Ни в коем случае не сторонник монархии, — твёрдо проговорил Жюль. — Всё остальное для меня ещё неясно.
Арпентиньи помрачнел. Ответ Жюля не понравился ему. Поиграв лорнетом, он сунул его в вазу с бананами. Затем встал, взял лорнет, протёр стекла платком и как ни в чём не бывало произнёс:
— Идёмте, депутат от Нанта! Я представлю вас моему другу, так и быть! Странно, вы все же нравитесь мне. Осторожнее, здесь ступеньки из очень толстого стекла, они скользкие, как паркет. Причуды Александра порою абсурдны. Сейчас
Подошла служанка в белом переднике и сказала, что мэтр у себя в кабинете, он работает и просит никого не впускать к нему. Арпентиньи постучал в дверь. Ни звука в ответ. Тогда он предложил Жюлю:
— Постучите, я загадал: если Александр отзовётся — вы будете счастливы и богаты.
Жюль ударил в дверь кулаком. Немедленно послышался густой, певучий бас:
— Чёрт! Кто? Можно!
Арпентиньи и Жюль вошли в кабинет Дюма. Знаменитый романист сидел перед столом верхом на стуле и, перекинув руки через его спинку, писал, судя по размашистым движениям, очень крупными буквами. Стол был закидан исписанными листами бумаги. Дюма продолжал писать, не обращая внимания на вошедших. Он был в коротких синих штанах и ярко-синего цвета сорочке с расстёгнутым воротом. Арпентиньи сказал:
— Александр, мы к тебе.
Дюма поднял голову, отложил перо, встал. Жюль ожидал увидеть нечто высокое и громоздкое и потому очень поразился, когда из-за стола вышел человек невысокого роста, с атлетически развитой грудью и плечами. Щёки Дюма лоснились от пота, всклокоченные волосы стояли густой мохнатой шапкой. Дюма был похож на борца, только что возвратившегося из цирка и решившего написать отцу и матери о своих успехах на манеже.
— Молодой писатель Жюль Верн, которого я полюбил, как только увидел, приехал из Нанта, чтобы познакомиться с тобой и просить советов и критики, — тоном декламатора произнёс Арпентиньи.
— Здравствуйте! — загремел Дюма и протянул Жюлю короткую волосатую руку.
Жюль вложил свои тонкие длинные пальцы в инструмент для выжимания и сдавливания и поморщился от боли. Дюма расхохотался. Казалось, смеётся не человек, а стены огромного кабинета, в котором он находится, массивная мебель и самый воздух, пропитанный запахом сигар. Когда Дюма смеялся, толстые губы его оттопыривались и глаза сверкали, словно освещённые изнутри.
— Здравствуйте, месье Жюль Верн! — раскатисто пробасил он ещё раз. — Помогите мне! Фраза перестала слушаться меня! Все шло гладко — я уже придумал название для книги, я уже начал вторую главу, и вдруг — стоп! Чёрт знает что! Я не знаю, как сказать, что пошёл сильный дождь!..
— Хлынул ливень, — подсказал Арпентиньи, располагаясь в кресле-качалке.
— Плохо! — Дюма даже ногой топнул. — Что значит — хлынул! Мне нужен сильный дождь, а ты — ливень! Что скажете вы, Жюль Верн из Нанта?
— Простите, как я могу… — пролепетал Жюль. — Как я могу давать советы Александру Дюма! Помилуйте!
— Вы ничего не знаете, вы ничего не понимаете! — Дюма замахал обеими руками. — Вся десятая глава «Графа Монте-Кристо» написана под диктовку старого попугая Круазе. Он сидел вот в этом кресле и диктовал. Я исправлял его ужасный, отвратительный слог. Ну, что же относительно дождя?