Жюль Верн
Шрифт:
Барнаво предложил взять напрокат парусную лодку и совершить путешествие по Сене. «Вода — вещь целебная, — сказал Барнаво, — я вообще уважаю жидкости!»
Этим он намекал на то, что ему часто приходится слушать опереточные остроты.
Пьер Шевалье советовал лежать в постели, читать Дюма и спать не меньше пятнадцати часов в сутки.
— Вы противоречите себе, — заметил Барнаво. — Читать Дюма и спать… это невозможно, сударь! Я предлагаю путешествие, настаиваю на нём!
Здоровье Жюля было основательно подорвано. Едва он оправился, как на него навалились суета и неразбериха в театре.
14
...в качестве дивертисмента... — Дивертисмент — вставные, преимущественно вокально-хореографические номера в драматических, оперных и балетных спектаклях XVIII — XIX вв.
Весною он приступил к работе над рассказом «Зимовка среди льдов», но отложил его и в несколько дней написал «Мартин Пац». Он работал по двенадцать часов в сутки. Отдыхать некогда было…
— Что-то у меня с головой, — пожаловался он Иньяру. — Давит в затылке и темени.
Вернувшись как-то из театра, Иньяр увидел своего друга лежащим на полу. Он был без чувств. Через десять минут пришёл врач. Он подтвердил свой первый диагноз и уложил больного в постель.
— Он ничего не понимает, — сказал Барнаво. — Я наконец смекнул, что нужно делать. Скажи, мой мальчик, чего бы тебе хотелось?
— Радости, только радости, — ответил Жюль.
— Радости? Ну, а нежных слов, объятий, поцелуев не хочешь?
— Хочу, Барнаво, страшно хочу!
— Ты получишь нежные слова и горячие поцелуи, — сказал Барнаво. — Обещаю тебе!
— В чём дело, Барнаво?
— Секрет, мой мальчик. Догадайся сам. Сегодня у нас что, вторник? Гм… Так… вторник, среда, четверг, пятница… Во вторник на следующей неделе ты получишь охапку счастья. Терпеливо жди.
— Во вторник… — повторил Жюль. — В какое приблизительно время?
— Ровно в полдень. Время для тебя удобное? Аминь!
Неделя тянулась нестерпимо медленно. Наконец наступил вторник. Время подходило к двенадцати. Иньяр, из чувства такта, удалился, и Жюль остался один. Догадывался ли он, что именно готовит ему Барнаво? Конечно, догадывался! Он даже прибрал в комнате, хотя в ней и прибирать было нечего: рояль (месяц назад Жюль перебрался к Иньяру), стол, комод, две кровати, три кресла. На всём немного пыли. На гвоздиках у двери висят полосатые и в клетку брюки, пальто, бархатная куртка. Жюль прикрыл одежду простыней, переменил в графине воду, перевернул ковёр наизнанку, плотно закрыл окно.
Часы пробили двенадцать раз.
— Кто же придёт? — вслух спрашивал себя Жюль. — Да и придёт ли она, Жанна? Какое лекарство принесёт она? Чем поможет мне?..
Всё же он чутко прислушивался к шагам на лестнице. Не в окно же влетит благая весть, обещанная Барнаво. Хотя, чего доброго… Вот, кажется, кто-то идёт. Да, кто-то поднимается по
«Постучат ещё раз, тогда открою», — решил Жюль.
Постучали ещё раз — настойчиво и громко. «Мужская рука… — Жюль даже испугался чего-то. — Мой бог, за дверью Барнаво! Это он!.. А что, если Жанна? Пусть будет Жанна, всё равно! Я очень хочу нежности, ласки, поцелуев…»
— Войдите, Жанна! — крикнул Жюль.
Дверь распахнулась, и в комнату вошла дама в тёмно-синем пальто, с большим саквояжем в руках. Дама поставила саквояж на стол.
— Мама! — крикнул Жюль.
— Мой сын! Мой сын! — не сдерживая слёз, горячим шёпотом произнесла дама, широко раскрывая объятия. — Сын мой! Жюль! Мой маленький бедокур, мечтатель! Что с тобой? Ты исхудал, ты бледен, — ты голоден? Я привезла тебе много всякой еды, Жюль! Скорее, скорее вынимай всё из саквояжа! Скорее садись и ешь! Бог мой, да что с тобою?
Жюль обнял старенькую полуседую маму, заглянул ей в глаза, вдыхая милый, ни с чем не сравнимый запах родного дома. Мадам Верн подвела своего сына к окну, покачала головой, судорожно прижалась к своему Жюлю.
— Ты чуточку постарела, мама!
— Ты превратился в скелет, Жюль!
— Как хорошо, что ты со мною, мама!
— Какое счастье видеть тебя, мой сын!
— Ты приехала в Париж по делу, мама?
— Да, конечно, ради тебя, мой бог!
— Как же ты нашла меня, мама!
— Я получила письмо от Барнаво, он писал, что… Я не могу! Где Барнаво? Он должен прийти сюда…
— Сядь, мама, ты устала, ты приехала…
— Вчера, Жюль. Я остановилась…
— В гостинице против «Лирического театра», да? Там меня хорошо знают; тебе там хорошо?
— У Барнаво очень хорошо, Жюль! Он встретил меня на вокзале, привёз в карете; он варил обед, читал мне твои рассказы; мы оба плакали и смеялись! Этот Барнаво гениальный человек, Жюль! Я удивляюсь — почему его до сих пор не сделали министром иностранных дел!
— А что папа?
— Всё скажу, Жюль, дай передохнуть. Устала. Мне уже пятьдесят два года, я стара, мой дорогой, — посмотри, мои волосы седеют, лицо в морщинах…
Мадам Верн сказала, что отец с прошлого года занимает должность председателя коллегии адвокатов, у него обширная практика, своя контора, а в ней верные помощники, друзья.
— Папа любит тебя, он тоскует по тебе, считает, что ты сбился с дороги, что ты забрался в дремучий лес, где тебя непременно съест злой великан. Не сердись, Жюль, на папу, он тоже стар, ему нелегко, он бывает прав…
Жюль дал понять матери, что он согласен с отцом: литература — весьма неверное и даже опасное дело в том смысле, что ты имеешь все возможности разменяться на мелочи и тем погубить себя. Да, отец прав, — его старший сын забрался в дремучий лес, где бродят великаны; они бренчат на рояле и брызгаются чернилами, они пишут куплеты и порою голодают; но, несмотря ни на что, дорогая мама, литература сильнее всего. «Она моё призвание», — сказал Жюль. Мадам Верн не оспаривала доводы сына, — втайне она соглашалась с ним, догадываясь, что сын её рождён для литературы и будет заниматься ею даже и в том случае, если станет адвокатом.