Жюль Верн
Шрифт:
Растроганный Жюль Верн ответил:
— Охотно исполню вашу просьбу!
— Поскорее, — сказал глава делегации. — Такая книга поможет нам учиться.
— Приложу все мои силы, — сказал Жюль Верн. — Может быть, такую книгу я напишу через год-полтора.
Депутация хором произнесла: «Ого!»
— Если это будет так скоро, то, наверное, ваша книга получится тоненькой, страниц на двести, — разочарованно вымолвил один из членов депутации.
— Не меньше семисот, — пообещал Жюль Верн. — Написать меньше — всего труднее. Вспомните, как вы трудились над текстом обращения ко мне, и вы поймёте, почему толстую книгу можно написать скорее, чем тонкую. Кроме того, признаюсь вам, мои
— Ещё раз убежите из дому! — воскликнул глаза депутации.
— Да, ещё раз убегу из дому вместе с мальчиком, и так, наверное, будет и с его сестрой. Я уже придумал им имена. Какие? Секрет, мои милые! Секрет! Даю вам слово: книгу, о которой вы говорили, я напишу! Она уже у меня в голове. И на сердце…
В 1865 году Жюль Верн приступил к очередной толстой книге — роману «Путешествие капитана Гаттераса». Глобус, географические карты, история полярных путешествий высоким барьером отделили Жюля Верна от его родных и близких. Он приучил себя вставать в пять утра и работать до полудня. В новом своём романе он решил изобразить, помимо энтузиаста-учёного, ещё и чудака, остроумного человека, который будет говорить всё то, о чём думает сам автор. Жюль Верн уже распределил главы и каждой дал название. Так он поступал и в будущем. Название давало глазу картину, картина позволяла вводить подробности, подробности точнее и глубже рисовали характер. Жюль Верн любил своего читателя, всегда думал о нём и стремился дать ему как можно больше радости.
В девять вечера, незадолго до того как лечь спать, Жюль Верн прочитывал написанное утром, вносил исправления. Когда роман был закончен, Этцель прочёл его, одобрил и попросил автора внести небольшое дополнение в текст. Куда именно? Вот сюда, где доктор Клоубони успокаивает своих спутников, — пусть он скажет им кое-что о себе, скромно и вместе с тем с чувством собственного достоинства. Жюль Верн приписал:
«Почему-то все думают, что я учёный человек, но здесь ошибка, — я ничего не знаю, хотя и издал несколько книг, которые разошлись очень быстро. Значит это что-нибудь? Ровно ничего не значит. Это простая любезность моих читателей, не больше. Повторяю — я ничего не знаю, я невежда, но теперь я действительно имею случай пополнить моё образование, и я начну с медицины, истории, ботаники, минералогии, географии, философии, химии, механики и гидрографии…»
— И я уверен, что спустя десять лет мы выпустим в свет двадцать романов, в которых будут присутствовать все перечисленные доктором Клоубони дисциплины. Было бы очень кстати, если бы где нибудь кто-нибудь из действующих лиц романа сказал нечто лестное по адресу доктора. Вы, помнится, говорили однажды о колодце знаний, куда опускают ведро…
Жюль Верн не перебивая выслушал Этцеля, отыскал нужное место и сделал ещё одну вставку, — помощник капитана, восхищенный доктором, произносит:
«Дорогой доктор! Вы воистину „колодец“ знаний! Достаточно опустить туда ведро…»
— Какие ещё колодцы и вёдра интересуют вас, дорогой издатель? — спросил Жюль Верн. — И почему, скажите, пожалуйста, понадобились вам эти вставки? Зачем?
— Очень просто! В докторе Клоубони читатель без труда опознает автора. Поэтому опознанному автору необходимо сказать о себе, что он думает. Скоро наш читатель попросит вашу биографию.
Роман печатался у Этцеля в журнале «Воспитание и развлечение». Спустя неделю по выходе книги отдельным изданием Барнаво докладывал:
— Книга раскупается
Жюль Верн внимательно оглядел свою мадам Ленорман. Рыжие волосы поредели и, не сделавшись седыми, перестали быть огненно-красными. Щёки и лоб похожи на географические карты — те именно части их, где изображены реки и шоссейные дороги. Глаза мутны, тяжёлые красные веки прикрывают их тяжёлым занавесом. И все же, несмотря на дряхлость, старик следит за собою: его сюртук опрятен, тёмно-синие брюки выглажены, начищенные ботинки сверкают, как лакированные. Жюль Верн смотрел на своего Барнаво с любовью и печалью: «Надолго ли хватит его? Ах как нужен он именно теперь!»
— Барнаво, дорогой, слушай, что я скажу…
— Я слушаю, я всегда слушаю, Жюль Верн, слушаю и смотрю. Хочется говорить изречениями, но они, чёрт возьми, уже использованы в подобных же обстоятельствах, мой мальчик!
— Я — твой мальчик, и прошу и впредь называть меня мальчиком, — сердечно произнёс Жюль Верн. — С завтрашнего дня ты переходишь на службу ко мне. Ты будешь жить внизу, там есть свободная комната. Отныне ты мой литературный секретарь.
— А мадам? — спросил Барнаво. — Она какой же будет секретарь?
— Мадам мой личный секретарь, Барнаво. Должности эти нельзя смешивать. Должность литературного секретаря очень весёлая, очень лёгкая. Мы напишем много книг. В самое ближайшее время отправимся в кругосветное путешествие, побываем на необитаемом острове, расскажем людям о смелости, мужестве, научим их трудолюбию, покажем, что такое человек, вооружённый знанием!
— На необитаемом острове, если не ошибаюсь, кто-то уже был, — неуверенно заметил Барнаво.
— И не раз, но делал там не то, что надо, — доверительным тоном сказал Жюль Верн. — У нас Робинзоны будут делать всё для себя, — они явятся примером для всех тех, кто живёт в больших городах и совершенно напрасно мешает жить и себе и другим. Потом…
— О, вы действительно колодец знаний, Жюль Верн! Как жаль, что я такое старое, дырявое ведро! И уж если я и в самом деле литературный секретарь, то мне нужно знать, что делает мой шеф. Скажите, правда ли, что вы собираетесь в Америку?
— Возможно и наверное, Барнаво, — не совсем уверенно проговорил Жюль Верн. — Мой брат Поль, моряк и весёлый человек, приглашает меня вместе с ним посетить всемирную выставку — она открывается в Америке в будущем, шестьдесят седьмом году.
— Вас укачает океан, — недовольно буркнул Барнаво. — Оставались бы в Париже, здесь спокойнее. В Америке индейцы, они снимают скальпы, а иногда и головы.
— О, если бы в Америке были только индейцы! — мечтательно произнёс Жюль Верн и, закрыв глаза, покачал головой. — К сожалению, в Америке скоро не будет индейцев.
— И негров, — добавил Барнаво.
— Негры останутся, как жертва, которую американцы приносят своей свободе, — отозвался Жюль Верн.
— Я буду скучать без вас, мой дорогой мальчик, — сказал Барнаво и, махнув рукой, опустил голову. — Если бы я был Жюлем Верном…
— То я, будучи Барнаво, непременно отправил бы тебя в Америку, мой друг! Пойми наконец, что меня интересует не столько сама Америка, сколько путь до неё. Мне очень нужно побывать пассажиром на большом океанском пароходе, — ведь я в будущем отправлю моих героев во все концы земли, Барнаво! Мне очень нужно испытать качку, бурю и, может быть, кораблекрушение. Я должен…