Жюль Верн
Шрифт:
И пренебрежительно махнул рукой.
— Делает много не тот, у кого много книг, — строго произнёс Иван Сергеевич. — Очень много книг у покойного Дюма, да что…
— Александр Дюма — моя слабость, — деликатно заметил Жюль Верн, прерывая гостя. — Он — хорошая погода нашей литературы, а вот я…
— А вы грибной дождичек, — ласково улыбнулся Иван Сергеевич. — Светит солнце, машет длинными ветвями берёзка, идёт дождь — и кругом благоухание, всему прибыток, удача, радость.
Жюль Верн поблагодарил за сравнение, сказал, что запомнит его на всю жизнь, и добавил,
— Вот чего не скажут нашим, русским писателям, — несколько с грустью и печалью в голосе отозвался Иван Сергеевич. — Больше гулять… У нас в России на долю писателя выпала такая огромная ответственность, такая серьёзная обязанность, что жизни не хватит на то, чтобы сказать хотя бы четверть того, что сказать и сделать обязан. Это я такой счастливый, — Иван Сергеевич даже покачал головой неодобрительно и с укором, — что имею возможность бывать за границей. Наши писатели — праведники и чуть ли не святые, иногда на извозчика не имеют, не то что… побольше гулять, поменьше работать…
— Нашему дорогому Жюлю Верну действительно следует поберечь себя, — вмешался Этцель. — Он — неистовый труженик французской литературы.
— В этом году я дам вам только одну книгу, а не две, — серьёзно проговорил Жюль Верн.
— И даже одной много, — столь же серьёзно вставил Иван Сергеевич. — Одну через год, вот как! Я обещал моему издателю роман через два-три года, не раньше. Я, видите ли, долго думаю и не скоро пишу.
— А я наоборот, — откровенно признался Жюль Верн, — и быстро думаю и скоро пишу.
— Не завидую этому свойству, — вскользь обронил Иван Сергеевич. — А возможно, в данном случае виноват мой возраст…
— Да вот, посудите сами, — горячо, сильно жестикулируя, произнёс Жюль Верн и протянул Этцелю письмо: — Читайте, пожалуйста, вслух! Тогда вы, дорогой Тургенев, поймёте, почему я должен работать очень быстро.
— «Талантливый учитель по всем предметам, — начал чтение Этцель. — У нас, школьников старших классов, зашёл спор: а что, если от нашей планеты оторвётся большой кусок…» Оторвётся кусок! — в сердцах повторил Этцель. — Хорошенькое выражение для школьников старших классов! Придумают! И читать не хочется!
— Нет, нет, пожалуйста, читайте! — попросил Иван Сергеевич.
— Оторвётся большой кусок, — ещё раз с презрительной миной произнёс Этцель. — «И этот кусок, — продолжал он чтение письма, — будет носиться в мировом пространстве, подобно маленькой планете. Возможен ли такой случай и как должны чувствовать себя люди, которые окажутся на…» Нет, как угодно, — рассмеялся Этцель, — я больше не могу. Непредставимая чепуха!
— Представимая и даже вполне возможная, — возразил Жюль Верн, лукаво посмеиваясь. — Может случиться, дорогой мой друг, что в этом году вы получите роман именно на тему спора школьников старших классов!
— Школьники предлагают писателю тему! — с нескрываемым возмущением и раздражением проговорил Этцель,
— Этим и должны заниматься школьники, — сказал Жюль Верн.
— Читатели, —
— Милые, умные мальчики, — проговорил Жюль Верн и, взяв из рук Этцеля письмо, прочёл последние его строки: — «Вы всё можете и всё знаете, ответьте нам, пожалуйста, или, что лучше, сочините об этом книгу…»
Иван Сергеевич расхохотался, повторяя одну и ту же фразу: «Сочините об этом книгу». Аппетитно рассмеялся и Жюль Верн. Только один Этцель строго и взыскательно оглядывал смеющихся и недовольно бубнил, что для смеха причин здесь нет абсолютно никаких, — письмо должно вызвать чувство возмущения и раздражения.
— Хорошие мальчишки! — воскликнул Иван Сергеевич и, тяжело дыша, стал обмахиваться носовым платком. — Счастлив писатель, получающий подобные письма! Счастливые школьники, у которых есть такой вот Жюль Верн!
— И этот Жюль Верн обязан работать много и быстро, — кланяясь Ивану Сергеевичу, заявил Жюль Верн.
— «Учитель по всем предметам…» — повторил Иван Сергеевич строки из только что прочитанного письма. — Согласен — такому учителю нет времени отдыхать. Желаю счастья, мой дорогой друг, — обратился он к Жюлю Верну и протянул руку для пожатия.
— А теперь откройте окно, — попросил он Этцеля. — Что-то трудно, тяжело дышать.
И вдруг, забыв об ужине и прогулке, он заторопился, попросил проводить его туда, где он оставил своё лёгкое светлое пальто, шляпу и трость, и, несмотря на уговоры Этцеля и Жюля Верна, оделся и сказал:
— Старости не сидится на месте, — ей всё кажется, что она не старость, а только очень длинно, томительно длинно, прошедшая жизнь. Надо уезжать на родину, а там… Позвольте, я поцелую вас, дорогой мой Жюль Верн! И вас, месье Этцель!
Посидев ещё с полчаса, распростился со своим издателем и Жюль Верн. Дома он запёрся в своей башенке и погрузился в думы. Он уже видел этот большой кусок, оторвавшийся от земли и носящийся в мировом пространстве. Неправдоподобно? Следует сделать так, чтобы это было правдоподобно. Много невероятного, мало правдоподобного и в жизни на земле. Истории, кем-то рассказанной, верят потому, что знают рассказчика, знают жизнь и её фокусы. Приходит писатель и сочиняет нечто такое, чего не было, но что могло быть, и писателю верят — не потому, что он хороший рассказчик, и, конечно же, не потому, что читатель знает жизнь и её фокусы, а потому, что сочинитель обладает способностью, даром убеждения, — он и лжёт, а ему верят…
Вот Этцель предлагает совместную работу с Лавалле — вместе с ним писать географию Франции. Этцель обещает хороших художников, лучшие карты. Этцель готов пойти на любые затраты. И даёт срок в пять лет, в то же время требуя, по старому, заключённому ещё с Этцелем-отцом, договору, два романа в год.
«Что ж, — думает Жюль Верн, — пожалуй, соглашусь. Это будет своеобразным отдыхом — переключение с романа на… Позвольте, какое же переключение, если старый договор остаётся в силе!.. Гм. И всё же соглашусь — буду работать с Лавалле!»